Мы рассматриваем это как состояние затяжного и преходящего предпочтения при описании каких-то процессов. Находим, например, во фразах: «я люблю пить кофе», «я люблю пить чай», «я люблю шоколад», «я люблю ездить вторым классом», «я люблю читать перед сном». Мы также можем обнаружить в любви расположенность и интерес, когда случается «с любовью к чему-то», что может применяться к самым различным объектам: любовь к выбранной профессии, любовь к родине, любовь к науке, любовь к искусству, природе, красоте, театру. Кто-то даже солдатом может быть «с любовью и желанием» и так далее. Когда это явление достигает наивысшей точки, доходит до апогея, то превращается в воодушевление.
Впрочем, любовью является и христианская любовь, в том числе с присущим ей милосердием, которое, делая ставку на всеобщее и неизбирательное почтение к человеку, приобретает особый оттенок благодаря допущению необходимости помощи объекту данной любви. В зависимости от того, как акцентируется она на одной из сторон, милосердие означает либо должное почтение, либо же надлежащее сострадание, однако лишь в дополнительной характеристике вызванного этой любовью чувства. В качестве примера можно привести любовь к ближнему, благотворительность, попечительство, проповедь любви, дарение любви, сердечная забота и т. д. В данном случае мы подразумеваем духовное дополнение. Поскольку милосердие предполагает отказ от банального уважения, чем нивелируются права естественной любви, когда предпочитаемый, высоко ценимый объект любви становится постижимым как внутри совершенно «извращенный», происходящий из концепции «враждебной любви». Теперь давайте посмотрим, как Спаситель, в котором мы видим основателя христианского мира как наиболее противопоставленного языческим демонам и языческим героям, согласно Евангелиям называл себя «Сыном человеческим». Тем самым он обожествлял человека, равно как и очеловечивал «Отца Небесного». В основе павлинистской «любви к Богу» кроется канонизация человека как выразителя простой личности, в отношении которой вся природа является лишь его поживой либо же инструментом выражения «воли к власти».
Подобно тому, как, в отличие от «любви к вещи», когда принимается рассудительное решение, «любовь человеческая» проявляется в сердечной предрасположенности, мы полагаем, что слово «расположение» (склонность, наклонность, тяготение) в его буквальном значении совершенно чуждо «симпатии». Согласно выбираемому объекту предпочтения можно выделить несколько видов склонности.
Расположение к определенным вещам или же их явленным качествам и характеристикам: любовь к морю, горам, лесу, лощинам, звездами, облакам, озерам, цветам, животным (собакам, кошкам, лошадям, птицам), скалам, югу, солнцу, весне, лету, осени, зиме, определенным мелодиям, запахам, к звукам флейты, определенному архитектурному стилю, жанру живописи, различным объектам искусства. Если же мы говорим о «любви к Родине» как патриотизме, то здесь выделяются две стороны, одна — более важная, вторая — менее значимая. Любовь к чему-либо явно несет на себе отпечаток предпочтения чему-то, что может расходиться, подобному тому, как сильная антипатия иногда может гипертрофироваться и принимать форму так называемой идиосинкразии.
Далее следует расположение к конкретным людям или их личным качествам и чертам. И вновь мы можем обнаружить множеств подвидов: дружеская любовь, родительская любовь, сыновья любовь, любовь близнеца к близнецу, семейная любовь, товарищеская любовь, любовь руководителя, любовь к подчиненным, любовь к народу и т. д. Каждый вид расположенности, безусловно, обладает собственным эмоциональным фоном. Таким образом, любовь к руководителю может быть созвучна почтению и поклонению, в то время как любовь к народу присуща людям, которым свойственно сострадание.
Отношение к любимой сестре существенно отличается от сложно трактуемых характеристик дружеской любви, мужской или женской дружбы, а стало быть, и товарищества вообще. Родительская любовь к детям совершенно не идентична сыновней любви к родителям. «Подмастерье любит мастера на один манер, мастер мастера — иначе», — сказал Ницше в «Утренней заре».
Едва ли есть необходимость говорить о том, что выбор, предопределенный личной благосклонностью, в состоянии сформировать выборочную близость, а следовательно, может проявляться в качестве первоначальной силы, связывающей людей. Везде, где простое сообщество интересов еще не разорвало узы природы, и даже внутри групп по интересам, осознание принадлежности к коллективу или замкнутой группе базируется на чувстве симпатии. В сочетании с силой привычки от симпатии возникает естественная привязанность, которую кто-то демонстрирует в отношении семьи, кто-то — в отношении родной земли, кто-то — к профессиональному сообществу, и это основывается не только на исполненном пафосом древнем понятии верности. Мы совершенно запутались бы, если сейчас с воодушевлением придерживались бы принципов старогерманской «дружинной преданности» или скифской «дружеской верности», но мы не можем не признать в них остатков симпатического следования за жизнью.