Это соответствует состоянию эротического возбуждения, которое мы трактуем много шире, нежели привычное определение, как настойчивое стремление к слиянию с объектом желания, то есть преодоление половинчатости. Диотима задает вопрос: «Ну, а если любовь — это всегда любовь к благу, то скажи мне, каким образом должны поступать те, кто к нему стремится, чтобы их пыл и рвение можно было назвать любовью?» Когда Сократ затруднился дать ответ, то Диотима продолжила: «Все люди беременны как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном, но не в безобразном. Соитие мужчины и женщины есть такое разрешение. И это дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном».
Кроме того, надо отметить, вожделение тела существенно отличается от вожделения души. Первое есть и в животном, и в человеке (в его животной части), второе — только в человеке, в его духовной части. Духовное вожделение приводит к рождению художественных произведений, а также к героическим деяниям (чтобы обеспечить тем самым «вечную славу» в памяти потомков). Также оно относится к той части физической любви, что присуща мужчинам! Это свершается для зарождения высшей мудрости в душе возлюбленного и обретения им вечного небесного блаженства! То, как любящие достигают этой цели Эроса, Телеты, подлинного посвящения в таинство, лучше всего объяснить через изложение платоновской «теории идей» устами более словоохотливого Федра. По мнению Платона, если кто-то любит красивого, прекрасного человека, он любит вовсе не эфемерное существо с конкретными недостатками, присущими отдельным людям, но любит в нем в его красоту, его превосходство, его справедливость, и те добродетели, которые всегда вызывают любовь и являются достойными любви. Человек, взятый сам по себе, никогда не является абсолютным красавцем, добрым и совершенным, но только имеет возможность стать таким, подобно многим другим. Многие люди стремятся к одной и той же красоте, доброте и совершенству, и причастность к этим сверхличностным, безукоризненным и нетленным «идеям» соответственно добра, красоты и совершенства делает их привлекательными в глазах других. Но как же мы можем узнать об этих «идеях», если каждый явленный индивидуум никогда не был абсолютным их воплощением? Как мы вообще что-то можем знать о том, с чем никогда и никоим образом не сталкивались? Платон дает такой ответ: мы черпаем это из памяти (анамнез)! В пренатальный период существования, который является идеальным и высшим, наша душа, точнее говоря, ее бессмертная часть, еще не слившаяся с телесными формами, дает нам возможность воспринимать «идеи» или архетипы (первообразы). Однако затем происходит метафизическое грехопадение — бессмертная душа отягощается телесностью, а вместе с этим забывается все, связанное с пренатальным состоянием, а следовательно, забываются «идеи», которые были восприняты в это время. Эрос как раз провоцирует у отдельных лиц, которые более остальных наделены причастностью к этим «идеям», внезапное воспоминание о ранее увиденном, что подобно неожиданной вспышке. Так незримые нам красота, доброта и совершенство в их эфемерном состоянии навязываются нам самой любовью.
«Ведь человек должен познавать истину под формою так называемого рода, который составляется из многих чувственных представлений, приводимых рассудком воедино; а это делается чрез воспоминание о том, что душа знала, когда сопровождала бога, и, презирая все, называемое ныне существующим, приникала мыслью к истинно-сущему». «Напротив, только что посвященный, созерцавший много тамошнего, при взгляде на богообразное лицо, хорошо запечатлевшее на себе красоту, или какую-нибудь бестелесную идею, сперва приходит в трепет и объемлется каким-то страхом тамошнего». «Такими-то воспоминаниями пользуясь правильно, человек достигает полного освящения и один бывает истинно-совершенен. Правда, чуждый житейских забот и преданный божественному, он терпит укоризны толпы, как помешанный: но толпа не замечает, что он в энтузиазме».