Благоухающей сиренью летней ночью мелькнувший лучик неведомого счастья коснулся нашего взгляда с поволокой, вздрогнул и одарил нас улыбкой, таящей в себе интимную тайну, окутал порывами неведомой магии и погрузил в прелесть мимолетного очарования. Поток восторга подхватил нас, погрузил в пламя любви и закружил в небесной круговерти. Но горе нам, пока мы не постигли, что этот миг исполнения не обетование, а прелесть явления и ее телесное проявление поменялись местами, мистическим образом погрузив нас в любовь. Это не дает нам обещаний и клятв, которые, казалось бы, надо давать в миг решимости, и вскоре мы обнаружим вполне земное и даже ограниченное и постижимое существо, а вовсе не светящийся божественный образ! То, что наш человеческий разум полагал обыкновенным обещанием, было страницей из книги далекого Эроса, который позволяет перейти из вещественного мира в реальность непостижимых образов!
Образ — это как раз таинственная мистификация далекого пространства, которая беззаботно отдает нас во власть губительных и соблазнительных фикций! То, что восхищает и представляется прекрасным, может предаться тлению и мерзости запустения! Это и есть загадка Жизни — вопрос, слова которого написаны всеми сумеречными оттенками. Он распыляет мрачное мерцание. Это недостижимо и гаснет, как только мы поспешим за ним. Ибо далеко и недостижимо наше тайное желание.
Уже в следующей главе мы полностью проясним ситуацию. Но здесь пока мы прибегаем к методам, подобающим поэтам. Мы следим за вечно ускользающим от нас образом; мы подобны ребенку, который пытается потрогать радугу, но не обнаруживает в своей ладони ничего, кроме капель на пальцах! Мы вовсе не отрицаем объединенного сосуществования двух преданных друг другу любящих людей. Но мы отрицаем возможность повторения трепета первого мгновения. Мы полагаем, что только «первые мгновения» помогают открыть врата, которые ведут к постижению тайны Мира. Это делают вовсе не человеческие ощущения, полные наслаждения от тайной близости. Известный нам как самостоятельная историческая и культурная эпоха так называемый романтизм находился под воздействием удаленного Эроса. И сразу же приходит на ум строфа из Эйхедорфа, которая говорит, что человеческие чаяния сопровождаются мучительно-сладким исполнением.
Чувство болезненной сласти — Это блеск всех звезд для меня С пылающим любовным взглядом. Он пьянит и обещает Вдали грядущее и великое счастье.
Тем не менее, мы уже начали отвечать на три вопроса, которые определяют ход нашего дознания. Первый вопрос: что высвобождается в экстазе? Ответ: высвобождается душа. Второй вопрос: от чего освобождаются в экстазе? Ответ: от Духа. Третий вопрос: что обретает освободившийся за счет своего высвобождения? Для того чтобы дать предельно четкий и понятный ответ на этот вопрос, мы должны определить форму эротического опьянения и прежде всего отметить экстаз как таковой, имеющий последствия для духовного самопожертвования. В случае исполнения потребуется немного слов, чтобы показать специфику стихийного Эроса, не выходя за рамки границ, нами же обозначенных. Но это было бы затруднительно для обсуждения, мы будем придерживаться предложенного нами принципа простого описания. А потому для ответа на третий вопрос мы будем рассматривать не характер эротического опьянения, а его суть.
ГЛАВА 5
О СУТИ ЭКСТАЗА
Эпоптия и иерогамия как суть экстаза. Свидетельства об опыте тайных посвящений. Теория реальности образов. Сравнение образа и вещи. Критический анализ теории Шопенгауэра. Неповторимая уникальность первообраза и его отличие от впечатления. Поэтичность созерцательного опыта. Созерцания через символы. Близость вещи и удаленный характер образа. Геоцентрическое сознание античности. Души из глубины космоса. Будущее как плод воображения. Жизненные привычки как обеспечение будущего. Эрос дальний и Эрос ближний. Преобразование культа мертвых. Культ предков и звезды.
Есть три характерные черты, которые при всех допустимых различиях встречаются и всегда повторяются в первобытном переживании великих экстатиков. Это предполагаемый или действительный уход души на периферию, в «другой мир». Во-вторых, непереносимость болезненных впечатлений, выражением чего становится неуязвимость. И, в-третьих, восприятие откровений, определяющихся жизнью. Только третий момент привлекает наше внимание, так как провоцирует вопрос о том, как устроено переживание, чье значение оказывается более важным, нежели факт, определяющий суть банальных истин. Если бы мы хотели следовать откровениям посвященных в тайны всех времен и народов, то ушли бы ни с чем, так как столкнулись бы с запретом на разглашение тайного света «знающих», либо же оказались бы в смятении от «видений», которыми буквально исполнен Святой Миф. Там мы можем столкнуться с чудесными метеоритами, световыми столпами, огненными колоннами и падающими звездами. С другой стороны, «видения» могут быть связаны с существами: сатирами Диониса, колдунами, дьяволами, ангелами, святыми. Если бы мы стали изучать множество символов, то предполагалось бы их доскональное толкование. Например, такие, как мистическая роза, сияющий венец, святая чаша. Если же мы приводим сопутствующие телесные ощущения экстатиков, то мы должны извлечь из этого, что они что-то видят, а также вместе с тем слышат, вкушают и осязают. В христианских мистериях вкушение Бога обладает огромным значением: «Вкусите, и увидите, что благ Господь, — блажен муж, который уповает на Него». И наконец мы бы прониклись убеждениями, которые в результате переживания закрепились в мистериях, которые (если не считать регулярно обретаемого «бессмертия») крайне различны! Вера богобоязненных «невест Божьих» резко диссонирует с действиями ведьмы, получившей посвящение через заключение «любовного» пакта с дьяволом! В итоге мы подверглись бы риску перепутать действительное мистическое переживание с галлюцинацией, вызванной желанием, заложенным в основу их культов. В данном случае мы могли бы воспринять посвященных как истерических придурков, что в «новое время» уже случалось не раз. Те, кто решился поступить именно таким образом, никогда бы не достигли своей цели.