Космология ЭРОСА

То твой образ стал для меня звездой, Которая молчаливым взглядом Указывает на Родину,
Когда благочестивый шкипер воюет с ветрами.

Восхищение, печаль и ночная тоска, охватившие поэта, переносят его мерцающую любовь в отдаленные уголки космоса и дают нам возможность увидеть то, что нельзя узреть трезвым взглядом разума: то угасающую, то пылающую, то приближающуюся, то удаляющуюся, то рыдающую, то ликующую душу мира.

Темное уныние, переданное в поэзии Ленау, показывает нам достойный преклонения образ — светлые всполохи вздымающегося небосвода.

Молний огневых
Борозды бегут;
Быстрый образ их
Озаряет пруд.

Мерике в своем стихотворении «Перегрина» взывает к колдовству любимой через образ золота:

Зерцало верных карих глаз лучится, Как отсвет златоносного нутра; В груди, откуда робкий свет сочится, Взрастила злато скорбная пора. Во тьму зрачков ты манишь погрузиться, Сама не зная, как страшна игра, — Огня всепожирающего просишь, С улыбкой смерть в питье грехов подносишь.

«Это притчи», — скажут нам. Ничего подобного! Если спустимся до уровня народных песен, то почувствуем силу магического слова, те божественные уста, которых лишен созерцающий. В одной русской песне старик не находит на берегу ни одного корабля, который мог бы переправить его через море:

Пел так красиво старик,
Что стало слушать море,
Что синие волны слушали,
Что пенные волны слушали,
Что глубокие воды слушали,
И даже берега слушали.
Пел так красиво старик,
Чтобы желтые берега поклонились
Один другому,
Так, что склонились друг к другу,
И не осталось зазора между ними,
Стали они крепко связаны,
Левый берег с правым, Правый берег с левым, Образовали мост.
В финском руническом заклинании говорится:
Все кричат и восклицают,
Все поют и прыгают,
Все прыгают и радуются,
И это трели жаворонков,
И это плещется лосось,
И это стрекочут сверчки,
И это жужжат жуки,
И это танцуют ветры в горах.
Даже ели наклонились,
Даже склонились к уху,
Даже согнулись березы,
Даже наклонились к лугу,
Даже раскачивают травы,
Даже шуршат все тростинки
Да сами скатывают камни
И сами потрясают берег,
И само все гудит,
И галька в местах ловли лосося,
И красиво в бухте.
У Гете говорится о мистическом храме, у входа в который побывал Фауст:
Следы их приближенья ощутив,
Поют колонны, стены, свод, триглиф.

Образ человека растворяется в метеоритах, а метеориты отблескивают в образе человека. То, что было простым дневным взором, оказалось окружено теллурическими и космическими потоками. Цвета, формы, звуки, шумы, ароматы сливаются в нем, кажется, став столпотворением всех образных элементов. И тем не менее он ярко сияет, походя на лик, некогда пугающий, но сейчас многообещающий. Это не столько изменилась действительность, через контакт с которой рождался образ, сколько исчезли границы, отделяющие реальность от предмета восприятия! То, что попадало в луч стихийного созерцания, более не является одной из многих вещей, но становится центром мира! Об этом Мефистофель говорит адепту: