Греческие гилики глядели широко раскрытыми глазами на благоустроенную и находящуюся в центре мироздания Землю. Рощи, скалы и шум морского прибоя виделись словами гимна во славу богини зари — Эос, которые гремели колоколами под сводами эфира. Пламя поднимается в соседние пространства, пролитый дождь оплодотворил плененную землю, освежающий ветер разгуливает средь вершин, связывая воедино верхнее и нижнее, близкое и дальнее, Землю с другими светилами. Все находится в движении и брожении, заявляет о себе, возникает и исчезает — и этим живет. Инстинкты и желания, войны и братание, тяга к насыщению и соитию пронизывают воздух, высвобождают стихию праздника, тянут небесный огонь в объятия болот, питательным туманом исходят в солнечный жар. Вера во всемогущую жизнь, в панмиксию и бесконечное преобразование наполняет кровью миф, который становится системой для древних мыслителей. Однако даже если бы они сразу отошли от него к границам восприятия и даже если бы учли цикличное возвращение полюсов действительности, то они едва ли покинули бы сферу геоцентричности, даже если бы дополнили свои познания нынешними сведениями. Их видение было обращено в пространство! Возьмем европейско-античное пространство с мифами, символами, учениями о мудрости, эпоса-ми Гомера, эолийским ладом и лирикой Пиндара, трагическими хорами, храмами и скульптурами: оно обладает формой завершенной сферы, видимая часть которой представлена в форме шатра или купола, раскинувшегося над земным ландшафтом. В античности ощущение жизни было космическим, а макрокосм оказывается отраженным в микрокосме. Это является открытием Аристарха, так как его пространство — это макрокосмическая ячейка, которая заключает в себе все происходящее, подобно наполняемому водой кувшину. Он проецирует небесные образы на образ земли в рамках земного дома. Античное пространство было ближним пространством — οικος. Но разве иначе обстоят дела с космосом у так называемых “дикарей”? Некоторые полинезийские племена пребывают в твердой уверенности, что на горизонте земля притягивает к себе небеса и удерживает их там. По этой причине они называют чужаков «папаланги», то есть “дробящие небо”, так как они уверены, что те прибыли к ним из другого мира! Но что говорит нам о близком характере первоначально пережитого и как это сочетается с учением о созерцании, которое способно узреть существенные особенности образов именно при удалении от их содержания?»