Грядущий день обещал быть приятным. После привычной рутины – проверки «Ферды», космического пылесборника и технической звезды моей миссии, ленивой кардиотренировки и проведения диагностики кислородных баллонов – мне предстояло провести пару часов в покое за чтением, прежде чем одеваться и готовиться к сеансу видеосвязи с женой. Потом я собирался насладиться стаканчиком виски, отпраздновать, что осталось всего четыре недели пути до пункта назначения, огромного газового облака Чопра, которое так изменило ночное небо Земли и не поддавалось нашим попыткам с ним разобраться.
Проникнув в облако, я должен был собрать образцы при помощи «Ферды», самого сложного экземпляра космической техники из всех, произведенных в Центральной Европе, и изучить их в специально оборудованной лаборатории по пути обратно на Землю. Как раз по этой причине космическая программа Чешской Республики и наняла меня, штатного профессора астрофизики и опытного исследователя космической пыли Карлова университета. Меня подготовили для космического полета, обучили основам работы с аэрокосмической техникой и подавлять тошноту в невесомости. Меня спросили, возьмусь ли я за эту миссию, если есть шанс не вернуться. Я согласился.
Мысли о смерти появлялись, только когда я засыпал. Они подбирались ко мне легким холодком под ногтями и исчезали, когда меня покидало сознание. Снов я не видел.
Не знаю, что меня волновало сильнее – грядущее постижение тайн Чопры или предстоящий разговор с Ленкой. Общение в браке на пути между космосом и Землей во время еженедельных сеансов связи начинало напоминать наблюдение за инфекцией, которая постепенно охватывает здоровую плоть, пока ты строишь планы на будущее лето. И после прошедших трех месяцев я стал замечать, что у тоски тоже есть свой ритм.
Итак, понедельник, начальная стадия: «О боже, детка, я так скучаю. Мечтаю почувствовать твое утреннее дыхание на своих запястьях».
Вторник, рефлексирующая ностальгия: «А помнишь, как хорваты остановили нас на границе, пытались конфисковать бутерброды со шницелями? Ты развернула один, начала есть и кричала мне, чтобы я тоже ел, кричала, что мы съедим все здесь, у границы, покажем этим фашистам, что к чему. Тогда я понял, что женюсь на тебе».
Среда, отрицание: «Ох, если бы это было возможно, если бы я мог вернуться сейчас в нашу спальню».
Четверг, сексуальная фрустрация и пассивная агрессия: «Ну почему ты не здесь? Что ты делаешь целыми днями, пока я тут плюю в синее полотенце – любезно предоставленное «Ходовной», спонсором миссии, – пока считаю часы, отделяющие меня от гравитации?»
Пятница, легкое помешательство и сочинение песен: «Царапина ноет, и не почесать, царапина ноет, и не почесать. Любовь – это ссадина, которую не почесать. Никак не почесать, о-хо-хо».
В первые несколько недель моего полета мы с Ленкой выходили за рамки полутора часов, отведенных космической программой. Ленка задергивала темно-синюю штору и снимала платье. В первый раз она надела совершенно новое белье, которое только что купила утром – черные кружевные трусики и черный бюстгальтер с розовым кантом. Во второй раз на ней не было вообще ничего, и тело окутывал только нежный голубой отсвет, отражавшийся на ее коже. Петр, координатор миссии, позволял нам занимать столько времени, сколько требовалось. Ведь все равно особого смысла в ограничениях не было – я мог болтать с Ленкой весь день напролет, а шаттл двигался по своей траектории автоматически и непрерывно. Но мир нуждался в этом повествовании, в трагической разлуке пана и пани Космонавт. Что за герой, если он болтает по телефону?
Однако в последние сеансы я порадовался ограничениям во времени. Еще до того, как истекал первый час, Ленка безнадежно умолкала. Она говорила тише, называла меня просто по имени, а не прозвищами, которые мы придумывали годами. Мы не обсуждали ни наготу, ни физическое желание. Не шептались о влажных снах. Ленка почесывала мочку правого уха, как будто у нее аллергия, и не засмеялась ни одной моей шутке. «Всегда шутите с другими, но только не наедине с собой, – советовал доктор Куржак. – Как только поверите, что можете составить компанию самому себе, вы перейдете черту между удовольствием и безумием». Совет хороший, но трудноприменимый в вакууме. И Ленка была единственным собеседником, к которому я неравнодушен. Всей пустоте космоса не сравниться с отчаянием, которое я испытывал, когда ее смех сменился пустой тишиной.