Станислав Леонидович, шагавший впереди Горелова, был в белом халате, спина его с острыми лопатками слегка покачивалась. Пройдя огромный длинный зал, Станислав Леонидович осторожно открыл голубую дверь, и Горелов следом за ним вошел в просторную комнату. Матовые плафоны едва тлели на потолке, и от этого комната казалась темной. Но это лишь в первые секунды. А потом сказочно-голубой свет становился приятным для глаза и все окружающие предметы приобретали правильные очертания.
У большого экрана телевизионной установки стоял главный конструктор «Зари». Горелов никогда не видел Тимофея Тимофеевича таким. Сутуловатая широкая спина его была резко, по-молодому выпрямлена, плечи гордо развернуты. Редкие, зачесанные назад волосы серебрились сединой, выпуклые глаза были устремлены вперед, и весь он чем-то напоминал сейчас воина на коне, покидающего поле брани после победного сражения. Большая рука Тимофея Тимофеевича сжимала телефонную трубку.
—Теперь не остается сомнения, — гремел его голос. — Осечка невозможна. Минуту назад мы получили последние телеметрические данные. Состояние всех членов экипажа отличное. Метеорных частиц за бортом корабля нет, радиация незначительная. Она составляет примерно одну тридцать четвертую той, на которую рассчитан скафандр.
Летчик-космонавт Сергей Ножиков и летчик-космонавт Евгения Светлова выходят в открытый космос.
Связь работала безупречно. Горелов и Станислав Леонидович услышали в трубке далекий, чуть приглушенный расстоянием, но все же отчетливый голос.
—От души поздравляю с победой, Тимофей Тимофеевич! Рядом со мною сидят члены Политбюро. Они вас тоже поздравляют.. И вас, и экипаж, выполняющий задание, и всех, чьим разумом и чьими руками этот полет подготовлен.
- Спасибо, — просто сказал конструктор.
- А как чувствует себя товарищ Горелов? — спросили на другом конце нровода.
- По-моему, превосходно, — ответил Тимофей Тимофеевич, покосившись на Алексея. — Стоит за моей спиной и улыбается.
- Дайте, пожалуйста, ему трубку. А вам желаю еще раз успешно завершить руководство полетом.
Главный конструктор протянул белую трубку и приглушенным голосом, переходящим на шепот, сказал:
- На, Алешка. Это секретарь ЦК.
- Летчик-космонавт капитан Горелов слушает, — побеждая волнение, произнес Алексей.
- У вас очень молодой и очень бодрый голос, — донеслось из Москвы. — А как с настроением?
- Превосходное. Тимофей Тимофеевич правду сказал.
- Рад и от вас это услышать. К заданию подготовились полностью?
- Полностью, товарищ секретарь ЦК.
- Никаких сомнений, неясностей и тревог предстоящий полет вам не внушает?
- Нет. Если понадобится, готов пожертвовать и жизнью ради...
- А вот это лишнее, — прервал его отчетливый голос секретаря ЦК. — Вы должны обязательно вернуться и вернетесь. Может быть, у вас есть какие-нибудь просьбы, пожелания?
- Есть одна просьба. Если можно, чтобы мама меня после возвращения встречала.
- Об этом мы позаботимся.
- Спасибо.
- Желаю вам получше отдохнуть перед дальним стартом. До свидания в Москве.
- До свидания.
Трубка молчала, но Алексей продолжал ее сжимать в запотевшей руке.
Главный конструктор повел щетками бровей.
—Все? Возвращайтесь-ка к реальности. Вот к этому голубому экрану.
Тимофей Тимофеевич, да какая же это реальность? Жюль Берн и тот не в силах был придумать такого, что сейчас на этом экране произойдет.
- Эмоции? Время работать! — нестрого остановил его конструктор и нажал на светящемся табло голубую кнопку. — Егоров, давайте изображение и связь! Генерал Мочалов, внимательно слушайте космонавтов.
На широком голубом фосфоресцирующем мелкими зернами поле телевизионного экрана стало появляться бледное, но с каждой секундой твердеющее изображение. Темные краски загустели, и несколько человек, окруживших вместе с Тимофеем Тимофеевичем телевизионную установку, увидели срезанную экраном часть корабля «Аврора» и две маленькие синие фигурки, отплывшие от нее. Едва ли можно было сразу определить, какая из них — Ножиков, а какая — Светлова. Люди в скафандрах, эти люди, делавшие на фантастической высоте над Землей свое фантастическое дело, были поразительно похожи. Но вот они, словно по команде, одновременно повернулись набок, и всем наблюдающим с Земли даже сквозь гермошлемы стали различимы их лица: широкое, грубоватое лицо Ножикова и мягкое, узкое — Жени Светловой. Из динамика лился бравурный голос диктора, уже подхваченный всеми радиостанциями и телестудиями мира.