Подошел голубой автобус, и Горелов, уже облаченный в скафандр, но еще не скрытый под гермошлемом, сел в него вместе со своим дублером Субботиным. Подошла черная «Чайка», и в ней заняли места Тимофей Тимофеевич, генерал Мочалов и полковник Нелидов. У главного корпуса, откуда шло сейчас непрерывиое слежение за пусковой площадкой, собралась толпа. Проезжая на маленькой скорости, Алексей видел высоко поднятые транспаранты: «Даешь, Алеш, к Луне придешь!», «Ура космонавту Горелову!». Рассмотрел Алексей и большой яркий шарж: он протягивает руку желтой Луне из кабины «Зари» — «Здравствуй, красавица!» А дальше колыхались над головами другие, менее интимные лозунги: «Слава Горелову, сыну Советской Отчизны!», «Вперед, к Луне!», «Вселенная, распахивай шире дверь!» Он слышал, как скандировали обитатели космодрома: «Го-ре-лоз, слава! Го-ре-лов, впе-ред!», и думал, что это уже последние люди, которые его провожают. Там, у пусковой вышки, будет меньше времени для эмоций.
Держа в согнутой руке гермошлем, как древний рыцарь, собравшийся на поединок, Алексей прощался с Тимофеем Тимофеевичем, генералом Мочаловым, Субботиным. Хлопнула дверца лифта, и бетонная площадка, запруженная провожающими, начала быстро уплывать. Станислав Леонидович помог ему выйти на последний балкон, и Горелов увидел распахнутый люк «Зари». Алексей медленно подошел к перилам. По ритуалу, давно уже узаконенному всем образом жизни космонавтов, он должен был сказать короткую прощальную речь, прежде чем исчезнуть в люковом отверстии корабля. У него в кармане лежал подготовленный им же самим текст, заботливо отредактированный полковником Нелидовым. Но сейчас ои не захотел доставать бумажку и произносить заранее подготовленные фразы. Они показались ему неживыми. И Алексей с минуту молчал на виду у тех последних, что провожали его на Земле. Ветер трепал его курчавьте волосы, сыпал колечки на лоб. Небольшая фигура Горелова отчетливо виднелась па фоне громадного серебристого тела ракеты, мирно дремавшей в объятиях стапелей.
—Товарищи и друзья! — тише, чем ему показалось, заговорил Алексей. — Когда моя мать родила меня на свет, она конечно не думала, что я стану космонавтом и мне
доверят пилотировать космический корабль, направляющейся к Луне. Она мечтала лишь о том, чтобы я стал существом, достойным высокого имени «человек». Если мне доверили это задание, то человеком я, видимо, стал и мечта моей матери сбылась. Это первое, что я хотел сказать. Сегодня меня, сына России, весь советский народ провожает в далекий и трудный путь. Я говорю далекий и трудный, потому что никто из вас иначе не назовет этот полет. И я даю клятву перед Родиной-матерью, нашей партией и всем советским народом, что выйду на окололунную орбиту, какие бы испытания ни встретились на космическом маршруте!
Последние его слова потонули в криках «ура», раздавшихся внизу на цементной площадке у самого основания пусковой вышки.
—Алеша, давай в кабину. Пора, — негромко позвал Станислав Леонидович. Вместе с техником он аккуратно навинтил на скафандр гермошлем, предварительно расцеловавшись с Гореловым. Два молодых техника помогли ему занять место в низком пилотском кресле и пристегнуться ремнями. Потом они задраили тяжелые люковые двери, и он остался один, с удивлением, словно впервые, разглядывая залитую мягким ласкающим светом кабину «Зари».
Томительно долго тянулось предстартовое время. Несколько раз с ним вступали в переговоры с командного пункта космодрома то генерал Мочалов, то Тимофей Тимофеевич. Они задавали вопросы и получали на них односложные ответы. Разговаривающие были очень корректными, только Тимофей Тимофеевич однажды сердито заметил:
—Пульс, молодой человек, пульс! Это не годится. Вы все еще на Земле!
Алексей поймал себя на мысли, что действительно волнуется и виновато ответил:
- Я не буду больше, Тимофей Тимофеевич. Вас понял.
- То-то, — добродушно рассмеялся конструктор, — Иначе в угол поставлю.
- Пульс вошел в норму — генерал Мочалов передал Алексею, что уже шестьдесят пять в минуту.
—Так и около Селены держите, — пошутил он ободряюще.
Дали десятиминутную предстартовую готовность, потом пятиминутную и, наконец, последнюю, минутную, Стрелка на часах, вмонтированных в пластмассовую приборную панель, побежала, как показалось Алексею, очень быстро. Он и представить себе не мог, что сейчас делалось на командном пункте. Операторы замерли у экранов пусковой установки, делая последние отсчеты, к стрелки неумолимо ползла к жирной красной отметке, и только голос Тимофея Тимофеевича эхом грохотал в большой светлой комнате: