—Алексей Павлович, — прозвучал спокойный голос конструктора, — дайте мне отсчеты, курс, время, скорость, процент кислорода, температуру в кабине, давление.
Горелов быстро назвал показания приборов и удивился, что сидит в термобарокамере уже более тридцати минут, а минус сто шестьдесят по Цельсию еще не дали себя знать.
Вы нам спеть что-нибудь не сможете? — спросил конструктор.
- Станислав Леонидович, — рассмеялся Алексей, — вы Же знаете, что я из породы безголосых.
- Тогда продекламируйте что-нибудь. Надо записать дыхание.
- Это можно, — согласился Алеша и неторопливым глуховатым голосом начал:
Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье, Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье.
Лунный свет заливал глаза, сковывал своей холодной таинственностью. Горелов с вдохновением продолжал:
...Темницы рухнут — и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут.
- Достаточно, Алексей Павлович, — остановил конструктор. — Однако согласитесь с тем, что ваша темница сегодня не такая страшная, какой была в прошлый раз. Вы просидели сорок восемь минут. Усталость ощущаете?
- Нет.
- Тогда продолжаем опыт...
Горелов вышел из термобарокамеры через четыре с половиной часа, почти не ощущая перенесенной перегрузки. Его встретили с цветами, но Алеша решительно отстранил от себя молоденькую лаборантку:
—Позвольте, товарищи. Это не по адресу. Я здесь нипри чем. Для букета есть прямой адресат — Станислав Леонидович.
В тот вечер они долго просидели в кабинете у конструктора. Станислав Леонидович подробно, со всеми деталями объяснил ему схему нового скафандра, внесенные в нее усовершенствования, допускавшие длительное пребывание космонавта в условиях лунной среды. Потом он подошел к книжному шкафу, нажал кнопку. Полка с книгами выдвинулась, и Алеша увидел тайник. В небольшой нише стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и две хрустальные рюмки-тонконожки.
—Полагаю, мы имеем право — за победу? — лихо предложил Станислав Леонидович. — Давайте перед ужином выпьем по одной?
Горелов развел руками:
—Так ведь ко мне ночью придут врачи кардиограмму записывать.
— Чудак человек, — окончательно развеселился конструктор, — не забывайте, что после испытания у вас пульс замедленный и такой ускоритель, как пятизвездочный армянский коньяк, только поможет. Притом мы всего, как говорится, символически... только по пятьдесят.
—За такой успех стоило бы и побольше, — осмелел Алеша.
Но Станислав Леонидович погрозил правой рукой без мизинца:
- Ну-ну, вы же космонавт. А значит — трезвость прежде всего. Больше не налью. Берите лимон и — ваше здоровье.
- За ваш успех! — восторженно воскликнул Горелов. Конструктор выпил и, не взяв лимона, поставил на место пустую рюмку.
- Успех, говорите? — переспросил он. — Да, это действительно успех! Десять минут назад с космодрома принесли поздравительную телеграмму от моего самого большого начальника. Короче говоря, лунная одежонка есть. Остановка теперь за лунной тележкой. Тогда и на самом деле к ночной красавице можно будет в гости собираться. А мой скафандр... — он вдруг прервал свою речь коротким нервным смешком. — Вы знаете, Алексей Павлович, о чем я часто думаю? Люди были бы страшно неинтересными, если бы состояли из одних положительных качеств и добродетелей. Не люди, а этакие совершенные и плохо осязаемые кибернетические существа. Нажми одну кнопку — и гениальное решение. Нажми другую — идеальный высокоэтический поступок. Тьфу! Помереть бы можно было от такой правильности. Ни споров, ни ссор, ни конфликтов. Нет, дорогой мой друг и соратник, человек именно тем и хорош, что состоит не только из достоинств, но и из слабостей. Возьмите, например, женщину. Я полагаю, что из нас, мужчин, никто не вобрал в себя так, как женщина, веками нажитую эмоциональность: и нежность, и страсть, и жертвенность, и смелость в поступках, не всегда, может быть, правильных, но всегда продиктованных искренним порывом души. А лишите ее всех этих качеств, сделайте холодной и рассудочно-правильной, так мы же первые отвернемся и
потеряем самое дорогое — возможность для большой любви.
У меня еще не было такой, Станислав Леонидович, — неожиданно сознался Алеша, который все больше и больше привязывался к своему новому покровителю. Тот принял его откровенность как должное и невозмутимо заметил: