Алексея царапнул по сердцу жалобный голосок. Женщина смущенно отвела глаза:
- Что ты, Наташенька, дяде очень некогда. Я переглажу белье и буду читать тебе сказки.
- Ты долго будешь гладить, — недоверчиво отозвалась девочка.
Горелов поднялся:
—Если я к ней на минутку зайду, вы не будете против?
Женщина, уже державшая в руке ключ, благодарно посмотрела на Горелова.
—Ой, да что вы! У вас же и на самом деле каждая минута, наверное, на учете. Но если вам действительно не в тягость... — она не договорила и открыла перед ним дверь.
Горелов вошел в комнату и на маленькой никелированной кроватке с высокой спинкой увидел под стеганым одеялом девочку с беленькими косичками. Она лежала на спине. По багровому румянцу на худеньких впалых щечках и прерывистому дыханию можно было догадаться, как ей тяжко. На стуле, приставленном к изголовью, лежала половинка лимона, градусник, пачка каких-то таблеток. Алексей прикоснулся ладонью к ее пылающему лбу.
- Тебе больно, Наташа? — спросил он участливо.
- Нет, — качнула девочка головой, — только лобик горячий. Подержите на нем руку, дядя. Ка-ак хорошо! У вас рука холодная-холодная. Еще подержите немножко, ладно?
Горелов не видел, какими добрыми и грустными глазами смотрит на него с порога женщина. Он опустился перед кроваткой на колени и теперь почти целиком закрыл ладонью пылающий детский лобик.
- Ой как приятно! — прошептала девочка. — Мама, этот дядя хороший?
- Хороший, Наташа, очень хороший, — ответила певуче Лидия.
- Мама, он летчик?
- Летчик, Наташа.
- Но ты же не любишь летчиков.
- Кто это тебе сказал?
- Ты сама говорила.
Женщина смутилась. «Видно, насолили ей, бедняге, всякие перегонщики вроде Убийвовка, если даже ребенку на них пожаловалась», — подумал Горелов и, желая разрядить обстановку, весело сказал:
- А я не летчик, Наташенька. Это я раньше был летчиком. А теперь парашютист. Вот я кто.
- Это правда? — потребовала подтверждения Наташа.
- Правда, девочка.
- Мама, дай дяде мою дудочку, пусть он на ней поиграет и песенку какую-нибудь споет.
Алексею никогда не приходилось нянчить маленьких. Своих братьев и сестер у него не было. Так уж сложилась горькая вдовья жизнь у его матери Алены Дмитриевны, что одним-едияственным остался он у нее. Но когда учился в школе, иногда катал в коляске младшего брата одного из своих друзей и запомнил с тех пор не очень мудрящую песенку.
—Мама, — рассмеялся Горелов, — дайте, пожалуйста, дудочку.
Лидия пожала плечами, порылась среди валявшихся в углу игрушек и протянула Алексею маленькую флейту. Он подул в узкую щель, пальцами прошелся по клавишам. Положил флейту на кроватку и пропел:
- Шарик Жучку взял под ручку, Начал польку танцевать, А барбосик — красный носик Стал на дудочке играть.
— Ой как здорово! — засмеялась Наташа. — Мама, пусть дядя не уходит. Он мне еще раз песенку споет.
Горелов взглянул на хозяйку. Увидел добрый, признательный взгляд ее синих глаз, веселый румянец на щеках. И вдруг из глаз покатились слезы. Женщина, видать, вспомнила о чем-то своем, глубоко запрятанном и наболевшем. Алексей не знал, как поступить — постараться утешить или сделать вид, что не заметил. Пока он колебался, Лидия быстро вышла из комнаты. Возвратилась через минуту, уже овладев собой.
—Мама, ты здесь? — прошептала Наташа.
- Здесь, родная.
- Спроси у дяди — он еще к нам придет? Как вас зовут, дядя?
- Алексей Павлович, детка, — ответила мать.
- А мою маму тетя Лида. Только она любит, чтобы ее взрослые называли Лидия Степановна. Вы еще придете ко мне, дядя?
Горелов поднялся, ладонью стряхнул пыльное пятнышко с колена, на котором стоял перед кроваткой, увидел печальные, широко раскрытые глаза, стынущие под напряженно сведенными стрельчатыми ресницами. Оии ждали.
- Лидия Степановна, — серьезно обратился к Лидии Алексей, — сегодня концерт по заявкам окончен. Тем более единственный слушатель явно устал. А вот завтра...
- Вы и в самом деле сможете на несколько минут к нам забежать? — нерешительно спросила женщина.
А разве можно обманывать больного ребенка? — вопросом ответил Горелов.