Костров поправил на лбу челочку и потрепал по плечу рассказчика:
- Постой, Андрюша. Прошлое прошлым. Ты лучше расскажи, как отдыхалось.
- Отдыхалось... Да разве мой батька, этот скаженный старик, даст отдохнуть! Ножиков, ты зажми уши, как партийный секретарь, потому что я в нарушении бытового режима каяться буду. В первый вечер, крути не крути, выпить пришлось. Песни пели.
—Какие песни? «Шумел камыш», что ли?
Субботин скосил на него зеленоватые глаза:
- Ой, как культуры тебе не хватает, малютка! Слова сказать товарищу не даешь. Песни всякие были, кроме арии доктора Фауста, конечно. Она на нашей сибирской земле еще не привилась. Так вот попели мы и разошлись. Я в скирду ночевать забрался. Наконец-то, думаю, на свежем воздухе отосплюсь и никто утром не будет на физзарядку выгонять. Да не тут-то было. Не успело развиднеться, батька меня за шиворот поднял: «Вставай, бисов сын. Ты в родной дом, а не на курорт приехал!» Гляжу, у него две косы. «Умывайся, — командует, — пойдем пшеницу на Лысом бугре косить. Там круто, комбайн не проходит». Оказывается, собрал он человек пятнадцать пенсионеров, таких же, как и сам, и меня к ним прихватил. А уж попреков от него наслушался, пока работал. И косу я держу не так, как надо, и нагнуться лишний раз не соизволю. Никто еще меня в жизни так не критиковал, как батька в тот день. «Какой же ты космонавт? К далеким мирам лететь собираешься, а Лысого бугра выкосить не можешь». Только бугор этот самый Лысый я все же одолел, ребята. И вечером батька другое уже говорил обо мне. Но это все прелюдия. Сейчас я перейду к основному рассказу, и вы убедитесь, что самое главное не то, как меня встречали, а как провожали.
Салютом наций из берданки, что ли? — подал голос Дремов, но Субботин строго поднял руку:
Подожди, подожди. События развертывались следующим образом. Кроме батьки и братьев, в нашем селе меня все воспринимают как военного летчика. Члены моей семьи государственную тайну блюсти умеют, о том, что я космонавт, ни гугу. Так вот. Перед самым отъездом меня заставили рассказать допризывникам о боевой авиации. А потом председатель колхоза в честь моего отъезда охоту на уток организовал. Решили к вечерней зорьке на озеро поспеть да там же после охоты и заночевать. Мужиков на охоту с десяток собралось. Батька годами стар, дома остался. В ту пору в нашем районе лилипуты гастролировали. Двое за нами увязались. Оба этакие важные, розовощекие. А веселья в них! Анекдотами даже нашего мрачноватого Игоря сумели бы заморить, — покосился он на Дремова. — Звать одного из них Петр Семеныч, а другого — Семен Петрович. У того и у другого — по ружьишку. Им на заказ персональные короткоствольные сделали. Перед выходом мы вспомнили, что озерцо это топкое, к нему через камыши пробираться надо. А лилипутики маленькие, неровен час оскользнется какой. Долго ли до беды. Вот и решили, что Петр Семеныч пойдет под наблюдением самого председателя колхоза, а над Семеном Петровичем Тарасик шефство возьмет.
- А это что еще за личность в твоем рассказе? — удивился Ножиков.
- Тарасика нашего не знаешь! — возмутился Субботин. — Да его знает вся Сибирь. Это же такая колоритная личность! Тарасику сейчас за пятьдесят, рост два метра, в плечах косая сажень. Подковы запросто гнет. На войне был в артиллерийском расчете, так, говорят, будто «сорокапятку» один из болота вытаскивал. А когда с фронта вернулся, батька мой ему на сходке прозвище дал. «До Тараса Бульбы, — говорит, — ты немного не дотянул, но мы тебя всем селом любим. Поэтому не Тарасом, а Тарасиком будем звать». Вот идут с этим самым лилипутом, утка из камышей — фрр. Семен Петрович из своего ружьеца — бах, она и заштопорила вниз. Лилипут на радостях за ней, да с кочки сорвался и — в воду. Там, где Тарасику по колено, ему — с головкой. Оборотился Тарасик — нет лилипута. Он на воду глядь — по ней пузыри. Еле успел своего подопечного за шиворот вытащить. В грязи весь Семен Петрович, ругается, плюется. Но и это не самое главное. Уток мы настреляли, рыбы наловили. Ужин получился на славу. Что уха, что дичь. Ну, хлебнули по маленькой для профилактики, чтобы простуду какую не подцепить. Взрослые ничего, а вот лилипутиков наших подразморило. Тарасиков подопечный сразу задремал. А Петр Семеныч по малой нужде отлучился да и не пришел. Ужинали мы на лесной опушке, озеро и камыши остались позади. Поэтому за лилипута не беспокоились. Решили: облюбовал себе где-то поблизости удобное местечко и прикорнул. Мы тоже заснули. Сибирское лето иной раз коварным бывает. Проснулся под утро председатель от холода. Надрал коры, костер по воем правилам распалил. И вдруг увидел, что чуть подальше стог сена чернеет. «Эх, сенца бы в костер, — подумал председатель. — Сразу бы все отогрелись. Надо Тарасика разбудить, он добрую охапку принесет». Тарасик спросонья не сразу взял в толк, чего от него требуют, а потом одобрил замысел, потому что и сам основательно продрог. Сапоги натянул — и бегом к стогу. Несет, отдувается. Охапка огромная в его руках. К костру подошел, шаг замедлил и говорит председателю: «Эх, Его-рыч, видно, года мои на излете. Всего с полверсты охапку протащил, а весь от пота взмок». Тарасик охапку сена в огонь — бух, да так и обмер. Из сена-то лилипут Петр Семеныч вывалился.