Он даже вздрогнул от неожиданности и привстал в кровати.
– То есть как это?
– Да очень просто. То ли здоровье подведет, то ли по каким другим причинам.
– Вера, зачем ты так шутишь? Этого быть не может.
– Я не шучу, – тихо продолжала Вера. – Ну а если не полетишь? Разве тогда вся дальнейшая жизнь станет для тебя сплошным разочарованием и ты не найдешь себе места? Стыдись, Володя. Ты же прекрасный летчик, авиационный инженер. Какое будущее пророча тебе руководители твоей работы по математике! А мы? Неужели оттого, что ты не полетишь в космос, мы станем меньше тебя любить? Думаешь, нам обязательно нужно, чтобы ты прошагал по ковру на Внуковском аэродроме и отрапортовал секретарю ЦК, чтобы везде, даже на марках и спичечных коробках, красовались твои портреты? Конечно, слава – вещь заманчивая и мы бы тобой гордились. Но пойми, ты и без славы этой нам дорог. Помнишь, как несколько лет назад мы жили на зарплату рядового летчика? Комнату с окошком на Дон снимали. На двоих – два чемодана…
– Да, да, – в тон ей ответил он. – И любовь наша, которую ни в какие космические габариты не упрячешь… Нет, Верка, за свою судьбу космонавта я еще постою…
– Конечно, Володя, разве мы против? – Вера придвинулась к нему. – Ты должен взять себя в руки и освободиться от малейшей неуверенности. Я знаю, ты еще поцелуешь нас перед тем, как ехать на космодром, а потом мы будем ждать, ждать, и слезы я не однажды вытру, пока ты будешь носиться по далекой орбите. А наш Алька – тот до твоего возвращения даст в школе не одно интервью.
– А может, не будет орбиты? – мечтательно произнес Костров. – Может, повыше куда-нибудь.
– К Венере, что ли? – перебила его весело Вера, и в ней проснулась прежняя озорная девчонка. – Нет, туда я тебя не пущу, а то еще во второй раз женишься. Эта планета небось вся красавицами заселена. Так и фантасты наши считают. Ты лети лучше на Марс, Володенька…
В пятницу Костров возвратился домой озабоченный и чуть усталый. Раскладывая свои рабочие тетради, не переставал хмуриться, и даже трехлетней Тамарочке, вернувшейся из детского сада, ответил односложно.
Подошла Вера, пытливо всмотрелась:
– Ты чего такой скучный?
– Тяжелый день завтра, женушка. – Он встал из-за стола. Темные глаза его глядели настороженно. – На центрифугу надо ехать. В этом году последняя тренировка. Обойдется благополучно – смогу рассчитывать на полет… Вот так-то! – И прищелкнул пальцами над головой дочери, возившейся в углу с игрушками.
Вера прекрасно понимала, что он бодрится, пытаясь побороть внутреннюю тревогу.
– Один поедешь на центрифугу?
– Нет, Вера. Полковник Иванников наметил еще Горелова.
– Алешу?
– Так точно, женушка…
В передней послышался звонок. Вера пошла открывать.
– Ну и легки же вы на помине, Алексей Павлович, – донесся из коридора ее голос. – Володя дома, проходите.
– Кто же меня тут поминал? – спросил, входя в комнату, Алеша, обычно почему-то смущавшийся при встречах с Верой.
– Мы с Верой о тебе говорили, – ответил за нее Костров. – Садись с нами ужинать.
– Спасибо, Володя, – отказался Горелов. – Я по делу, и всего на минуту.
– Тогда выкладывай.
– Завтра у нас центрифуга, и прибыть туда надо к двенадцати.
– Совершенно верно.
– Я думаю на часок раньше прийти. Все-таки в первый раз. Хочется еще до тренировки осмотреть это сооружение. Интересно очень.
Костров пожал плечами.
– Да разве я против? Но с кем ты уедешь? Машина ровно на одиннадцать заказана.
– Все уже продумано, – улыбнулся Горелов. – Я с майором Ножиковым. Он в академию на своем «Москвиче» поедет и меня захватит.
Алеша Горелов, волнуясь, вошел в просторное куполообразное здание, напоминавшее своими размерами и очертаниями цирк. Было здесь удивительно светло и тихо. В дверях его встретила моложавая женщина в строгом коричневом костюме с университетским значком на отвороте жакета. Женщина вопросительно взглянула по Алеше темными продолговатыми глазами. Их восточный разрез да густые черные брови сразу убедили Горелова, что перед ним Зара Мамедовна, «хозяйка центрифуги», как именовали ее летчики-испытатели и космонавты. Он подробно объяснил, почему приехал на целый час раньше. Зара Мамедовна внимательно посмотрела на него, кивнула головой:
– Очень хорошо, товарищ Горелов!
По узкой винтовой лесенке она провела его на железную площадку, с которой хорошо обозревалось все помещение. Это был огромный зал. Голубая яркая центрифуга возвышалась посредине. И оттого, что ее со всех сторон окружало пустое пространство, а в большие высокие сводчатые окна вливался солнечный свет, она казалась еще более внушительной. Тонкие сплетения ферм сверкали своей белизной в тех местах, где не были покрыты голубыми листами металла. Один конец центрифуги был увенчан пилотской кабиной, а другой – кабиной для испытания грузов и аппаратов, которым предстояло выдерживать большие перегрузки. «Как дальнобойное орудие, – подумал Алексей. – Стоит тихо, мирно, будто дремлет. А подвези снаряды, пальни, и все вокруг задрожит от небывалой силы огня и гула».
Сотни проводов с черной и красной изоляцией тянулись к центрифуге, оплетали ее агрегаты, уходили наверх к застекленной пультовой, так остро напомнившей Горелову аэродромный командный пункт. Зара Мамедовна терпеливо дала ему осмотреться, потом спросила:
– Понравилось наше сооружение?
– Да-а, ничего, – протянул Алеша, – внушительно выглядит.
На смуглом лице Зары Мамедовны появился румянец.
– Вы сейчас увидите маленькую центрифугу в действии, Алексей Павлович. Я вас проведу в другой зал. Так как раз через пять минут начнется опыт. Она вас неминуемо разочарует. О! Это не очень приятное зрелище – наблюдать работу маленькой центрифуги. Ничего эстетического. А моя, большая, – просто красавица в сравнении с ней. Я так и называю ее: красавица! Движения у нее плавные, сосредоточенные – залюбуешься. Но это потом. А сейчас пройдемте…
По тем же узким железным лесенкам-переходам она провела Алексея в соседнее помещение. Здесь зал был гораздо меньше. Меньше была и площадь, занимаемая центрифугой. На консолях машины располагались маленькие кабины, и Горелов догадался, что предназначены они для животных. Рослый человек в белом халате опускал в распахнутую кабину какой-то неподвижный ком. Мужчина средних лет в штатском, вероятно инженер, приводивший в движение маленькую центрифугу, деловито осведомился:
– Так будем собаку крутить или нет? Она же все равно не выживет. Сколько ей дадим?
– От десяти до сорока, – флегматично ответил врач и полез в карман за папиросами, – на режиме сорок подержим пару минут. После операции этот пудель долго не протянет. Надо испытать крепость собачьего организма при сорока Ж…
– Живодерня, а не центрифуга, – проворчал Алеша.
У Зары Мамедовны дрогнули тонкие губы.
– Вы очень жестоко о них отзываетесь, Алексей Павлович. Примите во внимание, что Павел Матвеевич, который сейчас устраивает в кабину этого пуделя, давал в свое время «добро» на космический полет и Белке и Стрелке. Наука требует жертв…
Алексей ничего не ответил. Он внимательно следил за тем, что происходит в зале. Вот Павел Матвеевич отошел от центрифуги, а инженер захлопнул крышку кабины, затянутую прочным плексигласом. Потом они поднялись на помост, к столику-пульту, и до Алеши донесся хрипловатый голос инженера: «Начнем?» Алеша посмотрел вниз на два маленьких лотка. В одном из них увидел лохматого пуделя, доставленного из операционной.
Окрашенная в кремовый цвет центрифуга мирно дремала внизу. На пульте загорелись разноцветные лампочки. Желтая, две зеленые, еще раз желтая… Инженер сосредоточенно нажимал кнопки. И вдруг центрифуга ожила, ее консоли описали над полом круг, второй, третий. Секунда – и они быстро завертелись вокруг своей оси.