С тех пор как Женя Светлова безошибочно почувствовала свою власть над добродушным, медлительным Леней Роговым, она потеряла покой. Странные превращения происходили с ней. «Ты ему нравишься. Возможно, он тебя любит, — рассуждала Женя. — А ты его?» И оставляла этот вопрос безответным, вела бесконечные поединки сама с собой. «Тебе уже двадцать второй год, — говорил ей серьезный укоряющий голос, — и ты уже не та сумасбродная девчонка, что бросалась в Иртыш с высоченного моста. Пора бы и разобраться посерьезнее в своих чувствах». — «Ну и что же? — возражал этому рассудительному голосу другой, очень веселый. — Леня очень и очень неплохой человек». — «Но значит ли это, что он тот единственный, кого ты можешь полюбить?» И веселый озорной голос торжествовал: «А для чего тебе так срочно отвечать на этот вопрос? Ты что, замуж собралась?»
Леня... То он казался ей хорошим парнем то она видела в нем человека, потрепанного жизнью, утратившего самое, по ее мнению, главное — веру в большое чувство. «А если он и об мне начнет думать, как о той женщине с фарфоровыми глазами?! Чушь! Ерунда! — тут ж обрывала она себя. — Он так не может».
Когда однажды Марина Бережкова спросила: «Слушай, Женька, неужели ты влюбилась этого толстячка?» — она вся вспыхнула и оскорбленно перебила: «Как тебе не стыдно это говорить!» Может быть, так и было на самом деле. Леня ей нравился, но она опасалась принять за любовь обыкновенную дружескую привязаность. А сейчас она хотела его видеть. Очень хотела. Но может, это от тоски по людям, навеваемой камерой молчания, да и только?..
Прошумели майские праздники, а потом настало шестое число. В сурдокамере Женя проводила время по так называемому перевернутом графику: день за ночь. Василий Николаевич Рябцев, напутствуя ее, объяснил, что один из ныне известных всему миру космонавтов подобным образом готовился к полету. По ее расчету был поздний вечер, и Женя деловито расчесывала перед зеркалом волосы, готовясь к «отбою», когда внешний мир заговорил с ней торжественным голосом Рябцева:
— Евгения Яковлевна, ваш опыт подходит к концу. Через час мы вас будем поздравлять с успешным завершением задания.
— Вот как! — воскликнула обрадованная Женя. — А я спать хотела укладываться.
— О каком сне может идти речь! Утро в полном разгаре. Вы разве забыли об условиях своего пребывания в тишине?
— Нет, Василий Николаевич, — засмеялась Светлова, — не забыла. Значит, с перевернутым графиком покончено?
— Покончено, покончено, — подтвердил Рябцев, — а теперь ждите дальнейших указаний.
Женя не знала, что происходило в эти минуты за массивными звуконепроницаемыми дверями. Леня Рогов еще с утра появился в городке космонавтов. Разбудив заспанную лаборантку Сонечку, он уместился на стуле напротив телевизора и неотрывно следил за Женей, задумчиво двигавшейся по тесному пространству камеры. Он нашел ее мало изменившейся. Простенькая прическа делала ее похожей на десятиклассницу. Появился Василий Николаевич Рябцев, старательно, как всегда, выбритый, подмигнул белокурой Соне.
— Пресса, оказывается, уже здесь.
— Вчера прилетел из Сибири, и вот, как видите... — сообщил Рогов.
— Вижу, вижу, — засмеялся Рябцев, — чуть свет, и я у ваших ног...
— Послушайте, Василий Николаевич, — пропуская шутку мимо ушей, продолжал журналист, — это правда, что Женя сегодня выходит?
— Абсолютная. Ровно через час я освобождаю ее из заточения. Причем без всяких амнистий. Свой срок она отбыла не только полностью, но даже и оценку отличную заслужила.
Рогов ничего не ответил, только вдруг резко повернулся и вышел из лаборатории.
...Когда, освободившись от электродов, пройдя последнее медицинское обследование, Женя вышла из сурдокамеры, майское голубое небо и пышная разросшаяся на густых деревьях зелень заполнили ей глаза. Остановившись у подоконника, она жадно вдыхала родниково-чистый воздух. Бродили в нем острые запахи клейкой ели, смолистых сосенок и осин. Были эти запахи настолько сильными и дурманящими, что ей стало трудно дышать. Женя увидела стены и крыши родного городка, разбегавшиеся во все стороны от учебного корпуса аллейки, редких пешеходов на них. Потом недоуменно стала оглядываться.
— Мы, кажется, погрустнели? — лукаво заметил Василий Николаевич. — Это по какой же причине? Или вас не радует вновь обретенная свобода? Или еще что? Ах, знаю. Вы решили, что некий рыцарь печального образа, именуемый Леонидом Дмитриевичем Роговым, не пришел вас встретить. Успокойтесь и подойдите к другому окошку.