— Виноват, хозяин. Других вариантов у меня нет.
Мориса Алекс разыскал в станционной лаборатории. Сгорбившись в телескопическом кресле, тот сосредоточенно прослушивал запись бесед с аборигенами.
— Поднимайся, дружище, — нарушил уединение напарника Алекс. — Нам с тобой предстоит или перейти на военное положение, или убраться отсюда в космос. И то, и другое — рекомендации нашего друга Гранта.
— Гранта, Гранта... — повторил Морис рассеянно. — А ну, прослушай-ка это место: «Потом, когда плохие обезьяны ушли, полевики и лесовики стали жить в мире и прожили в мире много зим».
— Ну, прослушал, — поскрёб лысину Алекс. — Это тот говорил, рыжий. И что?
— Теперь это: «Плохие обезьяны были общей бедой. Когда они ушли, мы дали полевикам клятву мира». Что скажешь?
— Да ничего, что тут говорить. Если честно, я уже подустал от местного фольклора. Плохая обезьяна, хорошая обезьяна. Лохматая обезьяна, лысая…
— Дорогая лысая обезьяна Алекс, — Морис поднялся. — У меня, кажется, есть идея!
— Ступай отсюда, — велел на следующий день Алекс наглому тёмно-серому аборигену. — Большая черепаха пришла, не до вас нам.
— Лысая обезьяна лжёт, — не поверил тёмно-серый. — Черепахи не опасны и не охотятся на обезьян.
— Это особая черепаха, — объяснил Алекс. — Она охотится на всех.
Абориген недоверчиво осмотрел окрестности.
— Я не вижу никакой черепахи, — сообщил он.
— Боюсь, что скоро увидишь.
Оставив аборигена осмысливать новости, Алекс скрылся за станционной дверью.
— Приступим, — бросил дожидающийся за нею Морис.
В селении готовились к войне. Полевички с восхода до заката резали прутья для стрел, скребками сдирали кору со стволов молодых узколистов, превращая их в древки для копий. Полевики крепили к древкам острые наконечники, другие точили каменные топоры и ножи.
Косарь сторонился односельчан и старался избегать соседей. Сородичи не попрекали Косаря, но он знал, что торги сорвались по его вине. Он совершил ошибку, поспешно опуская цену. И, конечно, хитрые обезьяны смекнули, насколько полевикам необходим их товар. Теперь обезьяны будут тянуть время и ждать новых уступок. Косарь сам на их месте поступил бы так же.
Беда пришла под утро.
— Вставайте, вставайте все! — надрывался примчавшийся с юга гонец.
Косарь выскочил из хижины наружу и оцепенел. С юга доносился тревожный неровный гул, земля подрагивала под ногами, сполохи невиданного огня неслись в небо навстречу красной луне. Из леса вынырнула стая перепуганных когтярей, опрометью пронеслась через селение и сгинула в утренних сумерках. Промчался ошалевший от страха копьезуб, за ним другой, третий. Повизгивая, протопало и убралось на север стадо копытников.
Гул приближался, вскоре он превратился в грохот, за ним в рёв.
— Бежим! — истошно заорал Хлебодел, и ему вторили десятки других голосов.
Схватив копьё, Косарь помчался навстречу грохоту и рёву. Пронёсся через заросли ягодного кустарника, одолел редколесье, напрямик форсировал болото, взлетел на пригорок и враз увидел взбирающегося по каменистому склону исполинского зверя. Был зверь ростом с самый высоченный широколист и был он ужасен. С чудовищными лапами, от поступи которых проседала земля, с огромной квадратной башкой и горящими на ней страшенными жёлтыми глазищами. Коридор из поваленных, выкорчеванных деревьев за спиной зверя разрезал лес пополам.
Косарь задрожал от ужаса. Ему хотелось немедленно бежать без оглядки прочь и не останавливаться, пока хватит сил.
Страшно было отчаянно, смертельно, и Косарь сам не знал, как заставил себя остаться на месте. Дождавшись, когда зверь приблизился на сорок шагов, он метнул копьё. Выдернул из колчана отравленные стрелы и одну за другой пустил их, метя в глаза.
Зверь на мгновение замер и двинулся дальше. Копьё и стрелы отскочили от него, как от каменной глыбы. Панцирь, понял Косарь, скатившись с холма. Это чудовище ещё и неуязвимо.
Зверь выбрался на вершину пригорка, огляделся и сменил направление. Теперь он двигался на северо-восток, неспешно, неторопливо. Ломая деревья, пересёк ореховую рощу, топча кусты, продрался через малинник и выбрался в поле. Косарь, едва не рыдая от горя, следовал за ним.
Методично вытаптывая посевы, зверь пересёк поле, снёс ограду молокарного загона, обрушил крыши пастушеских хижин и остановился. Пару мгновений постоял, словно в задумчивости, затем развернулся и двинулся к реке.
— Вот она, черепаха... — прохрипел старый Птицелов.
Три сотни воинов, скрываясь за стволами, застыли. Намертво зажав в кулаке древко копья, Волкодав завороженно смотрел, как гигантская черепаха выбралась из леса и ступила на мост.