— Ночью я вдруг очнулся, — прошептал Гришин неожиданно тихо. В голосе писателя появилась едва уловимая дрожь. — Палатка шелестела на слабом ветру. Любой, кто ночевал в палатке, знает о сходстве этого звука с прикосновением человека или животного: множество начинающих туристов благодаря этому шелесту провели бессонные ночи… Но меня разбудили не звуки, нет. Я просто проснулся и, чувствуя, как поднимается и опускается грудь спящей рядом жены, смотрел в темноту… И почувствовал, как что-то зовёт меня.
Гришин усмехнулся, и этот смешок окончательно убедил журналиста: он в гостях у сумасшедшего. Который продолжал:
— Я имею ввиду не паранормальщину какую-то, в духе «Невероятно, но бред»… Вроде зловещего шёпота во тьме, или… ну не знаю… таинственного смеха или прочих звуков. Не было даже всяких «внутренних голосов», то есть никто в моей башке не вещал загробным голосом «встань и иди». Нет, я просто знал, что должен выйти наружу. И я вышел. Тихо выбрался из спальника, стараясь не разбудить Кристину, и вылез наружу. Было удивительно светло. В небе висел огромный диск луны, заливавший всё вокруг своим бледным светом. В этом призрачном, пепельном свечении не только греческие развалины, но и скалы вокруг, и даже холмики наших палаток походили на древние, обесцвеченные временем руины.
Я подошёл к поросшему травой остатку стены и, обнаружив тёмный зазор в кладке, засунул туда руку. Я снова замечу, что никакого зова и прочей мистической чепухи я тогда не услышал. Ничего подобного, нет. Я просто знал, что мне нужно подойти к этой стене и заглянуть в глубокую выемку между древними камнями. Я нащупал там какой-то цилиндр и потянул на себя. Господи, как же я хотел бы вернуться в тот миг и всё изменить!
Гришин застонал, будто испытав настоящую, физическую боль.
— Если бы в тот миг меня поразила молния, или инфаркт, или ещё какая-нибудь напасть! Чёрт возьми, сколько людей остались бы…
Замолчав, он дрожащими руками вытащил очередную сигарету из пачки. Остальные с шуршанием рассыпались по полу. Трифонов смотрел, как одна из них, попав во влажный след девицы из бассейна, постепенно пропитывается влагой. Чёрт, как же хочется курить…
— Но, как видите, я, к сожалению, жив… Если это можно назвать жизнью… — тихо сказал Гришин. Трифонов с удивлением отметил, что ему не терпится узнать, что же нашёл писака в тех развалинах. Пусть даже всё это лишь порождение его воспалённого сознания, как и воображаемая жена.
— Я достал оттуда бумагу, свёрнутую в трубку, — сказал Гришин, будто прочитав мысли своего невольного собеседника. — Обычную бумагу, плотность восемьдесят грамм на метр квадратный, и так далее… На ней даже пыли не было: будто только что из принтера. Цилиндр был перехвачен столь же обыкновенной канцелярской резинкой. Сняв её, я развернул бумагу. И лунного света оказалось достаточно, чтобы заметить — листы были покрыты текстом. Шрифт был довольно мелким, но вполне читабельным. Присмотревшись, я прочёл слова на титульном листе.
Выдержав театральную паузу, Гришин медленно — почти по слогам — прошептал: «Лунные тени».
В комнате повисло молчание. Трифонову показалось, что оно длилось целую вечность, и что буквально через миг писака, уставший от собственной бредятины, нажмёт, наконец, на курок — и грохот выстрела разорвёт эту проклятую тишину в клочья!
Внезапно откуда-то из глубин дома послышались звуки босса-новы. Трифонов вздрогнул, будто музыка была прелюдией к расстрелу.
Присмотревшись к лицу Гришина, он впервые заметил на его мерзкой самодовольной роже признаки удивления.
— Вам ничего не говорят эти слова?
— Абсолютно, — ответил журналист, испытывая невероятное удовольствие от возможности хоть что-то сказать.
— Должно быть, вы не слишком следите за миром литературы? — спросил писака, не скрывая презрения.
— Не слишком, — с вызовом ответил Трифонов.
— Что ж, от человека вроде вас трудно ожидать чего-то ещё, — бросил Гришин и повернул лицо к солнцу. Слово «человек» он сказал так, будто сомневался в принадлежности Трифонова к этому биологическому виду. — Открою вам секрет: это название моего первого романа.
Трифонов начал лихорадочно обдумывать, что из этого следует, и пришёл к выводу, что этот сумасшедший только что заявил, будто нашёл одну из своих рукописей где-то посреди крымской степи! Чёрт, это неплохой желтопрессный сюжетик… Если он выберется отсюда живым, то состряпает статейку для какого-нибудь журнала «Инопланетянин», или газеты «Секретные материалы»…