— А так — не впустую?
— Так — нет. Уже объявлено, что суд будет открытый. Сами турриане настояли. Думают, мир посмотрит на меня и ужаснётся, детей станут пугать таким чудовищем. А чудовищу только этого и надо! Я уже давно приготовил речь, которую скажу на суде. Она здесь, — Гаврилов ткнул себя указательным пальцем в лоб, — вся, до последнего слова.
— И что будешь втирать?
Гаврилов с неприязнью посмотрел на Мишаню. Он злился на себя, как любой неглупый человек, сознающий, что мечет бисер перед свиньями. Но остановиться уже не мог:
— Люди не любят правды. Им приятно себя обманывать, делать вид, что всё прекрасно, а завтра будет ещё прекраснее. Но я встряхну заплывшие жиром мозги. Докажу на пальцах, что турриане собираются прибрать нашу планету к рукам. Наверное, сделать это силой им запрещают какие-то моральные устои. Тогда они придумали хитрый ход — уничтожить земную экономику. Сделать так, чтобы мы стали зависимы от этой чёртовой фири, как наркоман — от дозы. С тем, кто прочно сидит на игле, можно делать что угодно, правда ведь? Поэтому я не жалею, что стрелял в Раунага. Пусть для кого-то он милый, обаятельный, пушистый — мне плевать. Тот, кто пришёл к нам с камнем за пазухой, другого не заслуживает. Но ещё больше ненавижу толстосумов из Ф-корпораций. Вот кто самая мразь! Они не дураки — видят, к чему всё катится. И при этом продолжают как ни в чём не бывало делать миллиарды. Жадность — сильное чувство! Видно, рассчитывают уцелеть под обломками, когда весь мир рухнет. Крысы и тараканы самые живучие, верно? Но я об этой падали много чего знаю — у нас на каждую корпорацию собрано досье. И когда я озвучу хотя бы главное…
— Порожняк толкаешь, — лениво перебил его Мишаня. — Сам же говорил — никому твоя правда не нужна. Кругом одни лохи. За то, что собрался у них микстуру отнять, ещё и в гады запишут.
— Кто-то запишет, а кто-то и задумается. Я сам был таким лохом, верил, что пришельцы прямо-таки откровение принесли. Даже представить не мог, что путь, который они нам указали, ведёт прямиком в пропасть. Так и ходил блаженным дурачком, пока мне мозги не прочистили. Теперь настала пора другим прочищать.
— Думаешь, получится? Ну-ну. — Подойдя, Мишаня покровительственно хлопнул сокамерника по плечу, и тот почувствовал, как что-то легонько кольнуло его в основание шеи. Сперва он не придал этому значения, но через несколько секунд место укола начало неметь, как от заморозки.
— Что это? — выдавил Гаврилов, цепенея от догадки, и попытался массировать деревенеющую шею.
— М-м? — Мишаня поднял брови, изображая непонимание. Затем повернул руку ладонью вверх, и в кургузых пальцах что-то блеснуло. Между средним и указательным была зажата крошечная ампула, от которой отходила тонкая, как комариный нос, игла.
— Ах, это… — Мишаня расплылся в издевательской ухмылке. — Не узнал? Наша знакомая микстурка, только и всего. Главное — как её разбавить. Сделаешь так — будет лекарство, этак — отрава. И не только для тараканов.
Грудную клетку Гаврилова словно сжали огромные ледяные ручищи, заставив лёгкие омертветь на вдохе. Он захрипел и, опустившись на койку, с отчаянием уставился в угол, где под потолком виднелась камера видеонаблюдения.
Мишаня перехватил его взгляд и осклабился ещё шире.
— Ага, красивая штучка. Только на деле — туфта. Дело ведь не в железках, а в том, кто их включает и выключает. Ты что, в натуре такой наивняк? Думал, те, кто ворочает баблом, дадут кому попало рот разевать? Жаль мне тебя, Гаврик. Не догнал умишком, на кого наезжаешь, а мог бы жить бы да жить…
Голос Мишани звучал всё тише, а лицо расплывалось, пряталось под наползающими со всех сторон полупрозрачными узорами — они напоминали изморозь на оконном стекле. Когда узоры соединились, Гаврилов издал последний хрип, повалился на койку и избавил от себя счастливый мир, напоённый живительной фири.
Яцек Савашкевич
Клад
Приятель с размаху вогнал штык лопаты в землю.
— Здесь, — сказал он. — Точнёхонько в этом месте.
— Ты уверен? — спросил я.
— Уверен, — кивнул приятель, подсовывая мне карту. — Смотри. Именно тут лежит этот клад.
Мы дружно взялись за работу. Через какие-нибудь полчаса, когда гора выброшенной земли нависла у нас над головами, я почувствовал, что лопата стукнулась обо что-то твёрдое.
— Есть, — прохрипел я.
Мы принялись грести землю руками. И мгновением позже перед нашими глазами предстала богато инкрустированная крышка.
— Ну вот, — сказал приятель. — Клад наш.
Ящик оказался длинным и жутко тяжёлым.