Закат, дробимый кружевом ветвей, перекличка птиц в ветвях. Зеркальные плоскости парников и теплиц. Причудливые изгибы моноформы — переменчивой, живой, дышащей — на месте прежних ветхих строений.
Добравшись, наконец, до «Приюта», он заказал чаю со льдом. Шнапс ид р показался теперь не уместным. Он был уже пьян. Пьян тем проектом, участие в котором предложил ему Калуга. Ему, сентиментальному пьянице с зачатками художника, без семьи, без дома, без будущего, перебивающемуся редкими фито-дизайнерскими заказами, которых хватает только на оплату счетов и шнапсидр. Что за притча? После скомканной беседы в архаическом кабаке, где он был завсегдатаем, совершенно незнакомые, профессионально-безымянные люди предложили ему участие в Проекте Века…
Было с чего закружиться голове.
Он вспомнил блеск каминного огня на очках Калуги. Его вдохновенную речь, подкреплённую выразительной жестикуляцией. Периодически Калуга сбивался на специальную терминологию, порой делал паузы, будто силясь подобрать наиболее точное определение, но его горячность, увлечённость предметом, о котором он говорил, ни на секунду не давала слушателю отвлечься:
— Вы знаете, что это? — в морщинистой ладони лежала пригоршня округлых охристо-коричневых зёрен. — Это Sebastiania palmeri. Мексиканцы называют их бринкадорес. Моль Cydia deshaisiana откладывает в них личинки, из-за которых они получили прозвище «прыгающие бобы». Вылупившись из яйца, личинка поедает внутренность боба, отвоёвывая для себя жизненное пространство, оплетая его изнутри шёлковыми нитями. Если резко изменить температуру боба, например, согрев его, подержав в ладони — личинка начнёт сокращаться, дёргая за нити и заставляя боб двигаться. «Прыжки» боба — это мера выживания, вызванная боязнью тепла, которое приводит к обезвоживанию личинки…
— К чему вы ведёте, господин Калуга?
— Мы можем многому научиться у Природы, не находите?
— Вы что, собираетесь…? — Самарцеву стало весело. — Помилуйте, я, конечно, убеждён, что достижения нашей страны в области селекции сейчас на пике. Да, это самый настоящий Золотой век, и возможности наши заоблачно высоки… Но, хм… Господин Калуга, где вы отыщете для своего боба такую чертовски здоровенную ладонь?
Калуга улыбнулся, поправляя очки.
— Мне нравится ваш настрой, — ответил он. — Мы сработаемся. А что касается вашего вопроса… Почему бы не использовать, ну, допустим, ультрафиолет?
…Самарцев вновь и вновь вспоминал беседу, рассеянно покручивая на столе стакан с ледяным чаем.
Сегодня патефон в «Приюте грёз» молчал. По радио передавали речь премьера. «Дедушка Ваня», человек-который-изменил-всё, говорил мягким, по-учительски терпеливым голосом:
— … Живем в такое время, когда высшее призвание человека состоит в том, чтобы не только объяснять, но и изменять мир. Сделать его лучшим, более осмысленным, полнее отвечающим потребностям жизни…
— Селиван, смотри, — Алиса, правой рукой с театральным биноклем указывая на поле, локтем левой в волнении ткнула его под ребро. — Едут! Едут же! Сейчас начнут?
Самарцев загадочно улыбнулся жене, выуживая из портсигара папиросу.
Алиса погрозила ему пальчиком:
— Подаёшь детям дурной пример!
Близнецы радостно загалдели в том смысле, что, мол, они завсегда папиному примеру рады, а уж если пример дурной — так, пожалуй, втройне.
С некоторым трудом утихомирив оглоедов и усадив на предназначенные им места, стряхивая попутно с мундирного сукна неведомо как оказавшуюся там сахарную пудру, Самарцев запоздало парировал:
— А правда, что дедушка Ваня и сам табачком балуется? Никак не бросит?
— Селиван! — возмутилась жена. — Не имею права разглашать, врачебная этика!
— Брошу я, брошу, — пообещал Самарцев, пуская в сторону сизые клубы. — Как только запустим, так сразу и брошу.
Он украдкой постучал костяшкой пальца по деревянным перилам гостевой трибуны.
Алиса, сделав вид, что не заметила, лишь крепче прижалась локтем к его боку.
На пусковой — широком поле, тянущемся до самого горизонта — тем временем прочно утвердился тормозными щупами «Карпос-4». Шлюзовая мембрана разделилась, по трапу спустились двое военных. Следом за ними — шеф Проекта, которого Самарцев и теперь мысленно звал «Калуга». В таком привычном уже драповом пальто, в шапке пирожком и очках-велосипеде. Он рассеяно помахал присутствующим на трибунах, затем отвернулся, сложив за спиной руки, стал смотреть на биокорабль.
Он высился впереди — титанический силуэт, вокруг которого распространялись волны тропического тепла, клубами валил пар. Самарцеву показалось, что даже на таком значительном расстоянии он может почувствовать запах их детища. Конструкции, совместившей в себе передовые достижения прикладной селекции и дендроинженерии, долгие тщательные расчеты и бесшабашную отечественную пассионарность, без которой у нас никуда.
Запах этот был сладковатым, пряным — в нём чувствовалось нечто неуловимо осеннее — ноты прелой листвы, дымка, забродивших яблок, корицы и мёда…
Из транспорта с некоторой неловкостью, вызванной весом золотисто-блестящего скафандра, сопровождаемый военными и медиками, выбрался бионавт. Самарцев хорошо знал его — Валера Чкалов из «нестеровской» экспериментальной эскадрильи, лучший из лучших, которого отобрали после полугода тренировок, тестов, прогонов, репетиций. Бионавт обменялся с Калугой несколькими деловитыми фразами, спрятал лицо под чёрным забралом гермошлема и вразвалку направился к кораблю.
Калуга, дождавшись, когда он скроется в темном провале шлюза, погрузился вместе со свитой на «Карпос», который поспешно тронулся к трибунам.
До старта оставались теперь считанные минуты. Воздух вокруг биокорабля дрожал от зноя, округлый золотисто-кофейный силуэт мнился пустынным миражом, мороком, фата-морганой.
Самарцев подмигнул близнецам, своим локтем прижался к локтю Алисы, пошевелил пальцами, чувствуя ответное нажатие её руки.
— Алиса, ты в детстве читала сказку про старика, который полез по бобовому ростку к небу?
— М-м-м? Что-то знакомое. Чем там закончилось?
— У него получилось, — сказал Самарцев.
Владимир Марышев[9]
Средство от тараканов
Когда за спиной коротко отжужжал сработавший электронный замок, Гаврилов напрягся.
Камера была что надо — не сравнить с тесной обшарпанной одиночкой, в которой ему пришлось провести три первых дня. Большое окно с видом на чистый, украшенный цветущей клумбой тюремный дворик, две вполне приличные койки, прямоугольник головизора на стене, справа от входа две двери — значит, душ и туалет раздельные. Но вот сосед… Чего ждать от типа с такой бандитской рожей?
Рожа была широкой и плоской, словно с неё усердно пытались сошлифовать все неровности. Длинная щель почти безгубого рта, узкие прорези глаз, широкий приплюснутый нос, плотно прижатые к черепу уши…
Плоскомордый развалился на кровати, что являлось грубым нарушением распорядка, и, согнув ногу в колене, лениво почёсывал пятку. Увидев вошедшего, он прекратил свое занятие и радостно ощерился:
— Вот это подфартило! Скажу братве, с кем чалился, — не поверят. Ты, что ли, макаку мочил?
Гаврилов не знал, как вести себя в таких случаях, и ограничился коротким: «Я».
— Мишаня, — представился плоскомордый. — А ты, значит, тот самый Гаврилов. Ну, здорово, Гаврик.
Кличка Гаврилову не понравилась, но он не стал спорить. Ответил таким же «здорово», стараясь произнести его как можно нейтральнее, затем подошёл к свободной койке и начал перекладывать в тумбочку свои вещи.
Мишаня поднялся. Он был невысок, но коренаст и — это чувствовалось — налит силой.
— Ты завязывай дуться, понял? Нормальное погоняло.
— Я не дуюсь.
— Вот и ништяк. Что, долго на макак зуб точил?
— Долго.
Конечно, ничего общего с макаками турриане не имели. Прозвище прилепилось к ним из-за нежной, каштанового цвета, шёрстки, равномерно покрывающей всё тело. Только на щеках она переходила в густые бакенбарды, а на голове образовывала пышную шапку.
9
Владимир Марышев родился в 1961 году в г. Йошкар-Оле (Россия, Республика Марий Эл), где живёт по сей день. Работает журналистом. Фантастику пишет с 20 лет, публиковался в российских, украинских и одном американском изданиях. Опубликовано три романа, повесть и более 70 рассказов.