Стирая границы между репетицией и выступлением и записывая и то, и другое, он накладывал на музыкантов невероятную ответственность. Он предупреждал их, что одна неправильная нота может нанести вселенной неисчислимый вред. Но что такое неправильная нота? Может быть, фальшивая? «Играя в тональности, всякий может сделать что-нибудь осмысленное. А вот можете ли вы создать смысл, играя вне тональности?» — спрашивал он. Ошибка? «Нет никаких ошибок. Если кто-то заиграет фальшиво или с плохим звуком, все мы, остальные, будем делать то же самое. И тогда всё будет звучать правильно.» Урок заключался в том, что это было совместное предприятие, и находить решения вопросов нужно было коллективно. Что такое неправильная нота — незапланированная или неожиданная? Но эта группа жила неожиданным. А если вдруг не происходило ничего неожиданного, Сонни подстраивал какие-нибудь сюрпризы. Иногда он повышал или понижал данные музыкантам ноты (меняя знаки альтерации — диезы и бемоли) популярных стандартов, чтобы придать им привкус диссонанса и разбудить публику. Или мог приказать какому-то музыканту играть на полтона выше на протяжении всего вечера.
Сонни говорил: «Если музыка у тебя в сердце, ты ничего не сможешь сделать не так, как надо.» Одному музыканту, корпевшему над одной из его мелодий, он сказал: «Играй так, как чувствуешь.» Музыкант попробовал ещё раз, и когда он начал извиняться за непопадание в ноты, Сонни сказал, что если вещь сыграна с чувством, ему наплевать на неправильные ноты. «Пусть оно остаётся в воздухе. Оно само разрешится.» Или он мог сказать так: «Почему бы тебе не сделать ошибку, чтобы всё вышло правильно?» — т.е. если ты не ошибаешься, ты никогда не будешь творческой личностью. Или так: «Если ты не можешь сыграть идеально правильно, сыграй идеально неправильно.»
«Сонни давал тебе форму, но и свободу делать с этой формой всё, что ты хочешь. Он не хотел, чтобы его музыка была безупречна», — говорил трубач Люшес Рэндолф (сын Зилмы Рэндолфа). «Он продолжал открывать новые страницы — одну на репетиции, другую на концерте.» Это входило в его определение дисциплины.
В армии человек должен пройти через дисциплинарную подготовку. После этого, в бою, он сталкивается с чем-то таким, что отличается от усвоенного; он должен что-то придумывать прямо на месте. Если ты не способен найти какое-то другое решение, ты плохой солдат. Дисциплина должна позволять людям самим находить наиболее естественные решения. Без основы полная свобода невозможна. Любая вещь нуждается в корнях.
Так вот, на репетиции мы делаем то же, что делает футбольная команда. Я даю им маленькие упражнения, строгие дисциплинированные ритмы. Но когда ты выходишь на поле, тебе не до упражнений. Они становятся составной частью игры, и ты делаешь то, что должен делать.
Его маниакальное пристрастие к переменам выводило музыкантов на грань их возможностей: по словам Рэндолфа, «На репетиции, по бумаге, мы играли один вариант, а на концерте делали совсем другой. Это приводило к разочарованиям, к неверию в свои силы. Когда кто-нибудь жаловался, Сан Ра говорил: «Если ты музыкант, ты пойдёшь за мной.» Он был одержим переменами. Он никогда не ел в ресторане дважды одно и то же, даже кофе… он заказывал воду с сахаром.»
Через несколько лет вокруг него начала образовываться более или менее стабильная группа, при этом репетиции становились всё более загадочными и сложными. В одной пьесе он говорил какому-то музыканту: «Начинаешь четвёрку [четырёхтактное соло]»; потом говорил другому: «Ты начинаешь на втором такте четвёрки первого парня.» Из-за этого всё ужасно перепутывалось. Иногда Сан Ра заставлял всю группу солировать; четыре такта солирует вся группа, потом два написанных такта, потом опять четыре такта соло.»