Он воздел руки к небу.
– Боже, со мной впервые такое – впервые прошу себя не пиарить! Нет! Я не переживу! Все-все, мне нужен кофе! И сигаретка! И видеофон!
– Все будет хорошо, – заверила я его.
– Хорошо? Что может быть в этом хорошего?! – взвизгнул он, подбородком указав на сумку с платьем в руках робота. – Разве это можно как-то исправить? – затем нагнулся к моему уху и едва слышно прошептал: – Единственное, что тут можно сделать – потерять наряд. И лучше всего с этим ужасным роботом.
– Можешь не стараться, любитель палочек, – отозвалась Ангелла Федоровна, все это время смиренно ожидавшая меня в углу. – Нижний порог моего слуха составляет 4 герца.
Стилист сделал вид, что в углу стоит не «робот разумный», а нечто вроде мебели. Поэтому лишь фыркнул и громко закричал:
– Следующий! Нет! Сначала кофе, а потом следующий! И видеофон! Мне нужен видеофон!
– Ангелла Федоровна, даже не думай, – упредила я компаньонку, когда та сузила глаза и резко устремилась к нам. – У нас почти не осталось времени, а ты тут…
Стилист, видимо, учуяв-таки в воздухе угрозу, ретировался в мгновение ока.
***
– …и не вздумай отходить от меня ни на полшага! – продолжал напутствовать Антон Павлович. Последние часа два.
– Да, дядя, – вяло отозвалась я в сотый раз, разглядывая проносящиеся за окном лет-такси пейзажи. Солнце уже практически скрылось из виду и лишь его медное отражение, размазанное по небу, еще напоминало об уходящем дне.
– И ни с кем разговаривай про мое открытие.
– Как это возможно, если оно станет гвоздем программы?
– Что тут непонятного? Молчи, пока я не представлю его на сцене. Надо уметь держать интригу, – Антон Павлович предвкушающе улыбнулся и откинулся на мягкую спинку. Белая сорочка и фрак ему очень шли, хоть он их и терпеть не мог. Впрочем, он не воспринимал никакой одежды кроме белого халата. Точнее белого тогда, когда его удавалось-таки умыкнуть и выстирать. – Представляю рожу Розиндара, когда он поймет, что я его сделал!
А вот топорщащиеся во все стороны седые волосы дядюшки уложить так и не удалось – как мы с Ангеллой Федоровной ни старались. Естественно, к стилисту он ехать отказался.
– И еще, – вдруг всполошился Антон Павлович, – Мира…
– Не волнуйтесь, я все поняла, – заверила я. – Лучше посмотрите туда! Кажется, мы на месте!
Мы прильнули к окну. Огромное здание было залито светом. Высоченные белые колонны. Округлые арки. Широкие мраморные ступени, подводившие к приоткрытым огромным дверям из дерева, по бокам которых стояли швейцары, и не какие-нибудь механические, а самые что ни на есть настоящие, да в белоснежных галстуках и перчатках!
– Погодите, дядя, последний штрих, – не обращая внимания на его недовольство, я поправила запонку из редкого розового жемчуга на белоснежной сорочке и разгладила легкую складку на спинке шелкового фрака. – Вот теперь прекрасно! Вы покорите всех и не только своим потрясающим изобретением.
– Мира…
– Дядя, я все поняла. Хватит тревог! Сегодня день вашего триумфа!
Мы покинули лет-такси.
Я невероятным усилием воли сдерживалась, чтобы не вертеть головой и идти вровень с Антоном Павловичем, ни на шаг не отступавшим от своего детища, медленно плывущего на магнитном подносе над золоченым меандром, украшавшим каменный пол. Дядя не соврал и даже не преувеличил – бал обещал быть настоящим балом.
Огромное просторное помещение поделили на три сегмента. Слева расположился зрительный зал. Справа – внушительного размера участок для танцев. А между ними буквой «Т» протянулся длинный шведский стол с горками бокалов для шампанского и многоярусными блюдами, пестрящими самой разной закуской. Настоящей, а не в тюбиках! И все это от знаменитого Оливье Делакруа! И хоть я не была голодна, но от разноцветия яств рот моментально наполнился слюной. Немногочисленные дамы были в вечерних нарядах. Многочисленные, что не могло не радовать, кавалеры – в смокингах и фраках. Настроение вмиг взлетело вверх, но довольно скоро упало – кавалеры хоть и превосходили значительно дам по численности, но почти все давным-давно разменяли шестой десяток.