Но этот вопрос вызвал озадаченную тишину. На меня все уставились, будто это я – а не они – сморозила какую-то похабщину, оскорбляющую уши Отца. Я снова напряглась и кое-как проглотила мясо, медленно двинулась в сторону Тары. Гораздо позже выяснилось, что я никого не обидела, крысами они называют наших лысей! Конечно, для этого пришлось долго дискутировать с Налом и рисовать палкой рисунки на песке. Нал был самым умным из них – и с ним мне общаться было проще всего после Тары. Он не был красив по нашим меркам – слишком худой, заостренный нос, плешина, обрамленная редкими рыжими волосками, но являлся обладателем добрых глаз и еще…
Еще Нал пел песни – нечасто и после долгих уговоров. Но я никогда не забуду свое первое ощущение, когда это услышала. Он длинно растягивал какие-то слова, причем на каждом звуке менял интонацию. В итоге получалось что-то настолько приятное, что сердце начинало замирать – от радости или грусти, в зависимости от того, какие слова он тянул и как часто менял созвучия. Это называлось «песня», как мне объяснила Тара. У нас на танцах играла музыка, но она была совсем другой – без слов, одни лишь барабаны. Наши музыканты так в этом преуспели, что выдавали сложные и красивые ритмы, но это было нечто совсем иное. Когда пел Нал, звук становился многограннее, глубже, проникал до самого нутра, а некоторые иногда тоже подхватывали какие-то фразы, которые уже всем были известны. Но лучше Нала никто не мог тянуть «Матушкины слезы»:
– Я вернусь домой. Ты дождись, матушка.
Перед грустью твоей склоню голову.
Свет хранит меня, словно ты рядышком.
Раздели этот мир на детей поровну.
Или что-то на совсем другой мотив:
– Глаза у рыжухи синие,
А брови – как темные тучи,
И платья ее – красивые!
Но голая все-таки лучше.
Мне нравились даже такие песни, потому что дело было не в словах, а в дребезжании его голоса. А еще они иногда пили что-то настолько вонючее, что меня воротило от одного только запаха. Этим же веществом промывали раны. Конечно, и мне предложили самогон, который я решилась попробовать только через пару недель. Глотнула, словно воду, но на вкус оказалось даже хуже, чем я ожидала. Но не желая слышать их смех, я заставила себя сделать еще глоток и не выплюнуть. Жидкость эта производила странный эффект на сознание – люди становились чуть веселее, шутки – еще похабнее, чем обычно, песни звучали громче и звонче. Мне же захотелось спать – настолько, что я не могла удержать глаза открытыми.
Но сразу же очнулась от дремоты, когда Дик, который сидел справа, положил руку мне на грудь и сжал. Я скорее рефлекторно, чем полностью осознанно, схватила его огромную ладонь и вцепилась в нее зубами со всей мочи. Тара кричала, но никак не могла меня оторвать, а только потом Дик треснул меня другой рукой по лицу. Испугалась я гораздо позже – видя его бешеные глаза и окровавленную ладонь, которую он демонстрировал остальным под всеобщий смех.
– Я же ничего такого не сделал, чтоб меня так! Мне ж просто интересно было… Ну что я сделал-то?
Тара утаскивала меня в свою палатку, когда я слышала:
– Кирк, твоя женщина бешеная. Ты ее на цепь посади, пока она тут нам всем конечности не поотгрызала!
– Так я…
– А я был бы не против, чтоб она мне кое-что отгрызла… Последнее приключение в жизни! А на моей могиле вы бы грустно говорили: «Он погиб героем, не побоявшимся засунуть причиндалы в пасть врага!».
– Пак, а разве у тебя там еще что-то осталось? Не истерлось за столько-то лет?
Тара была в ярости. Перепуганная до смерти, я пыталась отдалиться от нее, но размеры палатки не позволяли этого сделать. К счастью, она не стала меня бить, а после целой череды нецензурщины немного сбавила тон:
– Ты чего на людей кидаешься?!
– Он… – я понимала, что надо заставить себя хоть что-то отвечать, но у меня не выходило.
– Дик сделал тебе больно?!
Захотелось снова плакать. Словно накопившиеся слезы, которые я сдерживала все последние дни, собрались у моих глаз и только ждут команды.
– Тара… Он трогал меня…
– И что? Если бы он сделал тебе больно, то все бы поняли! Разве ты кидаешься на всех, кто тебя коснется? Я ведь тебя трогала – и гляди-ка, все руки целы!
– Да… но…
Она вдруг притихла и даже села рядом:
– Хани, а сколько у тебя было мужчин? Хотя бы примерно.
Первая слеза все же пробила дорогу наружу.