Багровый, с перебегающими искрами кусок стекла свисал с конца длинной трубы, которую рабочий вертел между ладонями. Он подул в трубку, и оплывающее стекло стало нерешительно превращаться в мешок. Он быстро сунул мешок в глубину раскаленного горна и снова подул. Это были движения жонглера. Меняя оттенки, мешок превращался в шар. Вытащив трубу, рабочий самыми обыкновенными ножницами подровнял шар, отрезал лохмотья. Еще одно движение, не только руками, всем телом. Шар раскрылся. Все ахнули. Не тарелка, а великолепное блюдо с рисунком набегающих разноцветных прожилок закружилось на конце трубы.
— Лариса, спросите, сколько он получает?
— Тысячу лир в день.
— Много. Это мастер?
— Да. Здесь почти все мастера. Художественная работа.
— А сколько стоит блюдо?
Блюдо стоило в двадцать раз больше.
Хозяйка жаловалась: торговля упала, песок приходится возить издалека, в Венеции нет такого песка.
Это был единственный за всю поездку случай, когда пригодились бы купленные в складчину еще в Москве будильники и альбомы — если бы они не пропали вместе с чемоданом Валерии Константиновны. Все говорили об этом. Осталась только модель спутника — очень безвкусная: женщина с неприятным лицом держала над головой фантастический предмет, напоминавший картофелечистку.
— Стыдно дарить, — сказала Валерия Константиновна задумчиво. Потом все-таки подарила, и мастер, только что сделавший великолепное блюдо, покраснел от радости и заговорил так быстро, что пришлось позвать Анечку, потому что никто ничего не понял.
Рабочие, громко смеясь и переговариваясь, окружили русских.
— О русси! Спутник!
Молодая работница ходила со счастливым лицом, прижимая к груди матрешек, — Токарский заметил ее еще на дворе. Когда туристы прошли в музей, он невольно искал ее глазами.
— Какая красавица! — с восхищением сказал он Валерии Константиновне. — Вот они — рыжие и красные тона Тициана.
— Просто хорошенькая. Почему она забрала себе всех наших матрешек?
— Ей отдали рабочие. Какое доброе лицо! Глаз не отвести.
— Вам нравятся добрые красавицы?
— Очень.
— Так подойдите к ней.
— Зачем?
— Ну, не знаю. Скажите, что она красавица, она будет довольна.
— А вы?
— И я.
— Тогда вместе. Идет?
Они подошли, и Токарский сказал на плохом французском, что он давно слышал о необыкновенной красоте венецианок, но лишь сегодня убедился в полной справедливости этого мнения.
Она выслушала, чуть подняв голову, с простой, но гордой осанкой. Они постояли молча, улыбаясь друг другу.
— Теперь скажите про Тициана.
— А вот и скажу.
Она слушала молча, немного покраснев, потом вдруг подняла глаза, взмахнула ресницами. И Токарский неуловимо изменился — помолодел и похорошел в полминуты. Как бы в отчаянии итальянка обернулась, ища что-то глазами, быстро сняла, почти сорвала с себя ожерелье и отдала его Валерии Константиновне.
— Что вы, бог с вами!
Это было на лестнице, все уже уходили из музея. Разговаривая знаками, по которым нетрудно было понять, что Валерия Константиновна умоляет итальянку не дарить ей ожерелье, а итальянка умоляет ее не отказываться от подарка, они спустились во двор.
— Ну, пожалуйста, возьмите! Не нужно!
Так было несколько раз — Валерия Константиновна возвращала, а итальянка, удивляясь и огорчаясь, совала ожерелье обратно. Она убежала в конце концов, пожав Валерии Константиновне обе руки.
— Что же мне делать?
Валерия Константиновна рассматривала большое золотисто-розовое ожерелье.
— Положить в сумочку, — сказал Токарский.
— Неудобно. Ведь это не мне, это как бы нам всем, всей группе. Какое огорчение!
— Уж и огорчение! Послушайте, я знаю человека, который, не задумываясь, отдал бы полгода жизни за это ожерелье.
— Кто же это?
— Вы не догадываетесь?
Он показал на Севу, который шел к пароходику, окруженный молодыми рабочими.
— Познакомьтесь, это коммунисты, — весело сказал он Токарскому. — Хорошие ребята. На днях к ним приезжал Тольятти. А вот этот, в очках, — студент. Он приехал в Мурано навестить родных. Он говорит по-русски.
Вернувшись в отель, Валерия Константиновна посоветовалась с Ларисой и другими товарищами. Ожерелье примерили все, в том числе и старушка Ольга Петровна. На другой день за завтраком оно было торжественно вручено растерявшемуся от радости Севе.
29
Это был последний вечер в Венеции, и Валерия Константиновна решила поехать на площадь Святого Марка — не пойти, а именно поехать на пароходике по Канале Гранде. В дорогой накидке из соболей, одна, сильно накрашенная, с расстроенным лицом, Аникина сидела в вестибюле отеля. Они разговорились почти дружески и поехали вместе, хотя до сих пор едва обменялись несколькими словами.