Иван убыл в Москву в расстроенных чувствах, переживая, что не может поучаствовать в мероприятии, суть которого осталась ему неизвестна.
На стрелке Васильевского острова Влад остановил джип возле деревянного забора, ограждавшего находящиеся на реставрации Ростральные колонны, и предложил Димону прогуляться к воде.
Там, в метре от серых, накатывающих на гранит волн, он в течение пятнадцати минут ввел своего нового товарища в курс дела. Не упустив ни единой подробности и честно предупредив об опасности.
Чернов швырнул окурок в Неву и выразил желание приступать немедленно.
Трудности его не пугали.
Даже наоборот – радовала.
– Я пока не знаю, с чего начать, – посетовал Владислав.
– Для затравки – погромим кабачок, где мочканули твоего друга, – внес предложение Димон, начав мыслить категориями бандитских разборок.
– Цель?
– Продемонстрировать силу и заставить их дергаться. Это архиважно. Когда конкурент нервничает, он начинает совершать ошибки. Заодно создадим превратное впечатление о нашем количественном составе... Так, надо пару трещоток1, плюс гранаты... – Журналист достал из кармана пиджака записную книжку.
1 Трещотка (жарг.) – автомат.
– Можешь не звонить. Два АКСУ у меня есть. Если что и надо, так только патроны.
– Ага, – Димон наморщил лоб. – С рожками?
– Естественно.
– Тогда поехали, заглянем в одно местечко возле зоопарка,
– Человек надежный?
– Без базара. Кличка – Садист. У него всегда есть.
– Как перевозить будем?
– Это не наши проблемы. Садист доставляет на место своими силами.
– Удачно, – Рокотов кивнул. – А потом заедем ко мне. Я тоже в Петроградском районе обосновался.
– Мне переодеться надо, – Чернов оглядел себя с головы до ног, – в таком прикиде на дело не ходят.
– Верно. Ну, времени до вечера у нас достаточно. Всюду успеем... Черт, сутки уже не спал.
– Тогда поезжай домой и отдохни. Только до зоопарка подбрось. А вечерком я к тебе подтягиваюсь. Устраивает?
– Нормально. Пиши адрес...
– Куда доставить магазины?
– Сам-то ты как думаешь?
– Можно к кабаку, чтобы твою хату лишний раз не светить.
– Это было бы идеально. – Рокотов сунул руку за пазуху. – Сколько он берет?
– Обижаешь, -отмахнулся Димон, -сам заплачу. Одно дело делаем.
– Только помощников больше не привлекай, – предупредил Влад.
– Знаю... Да мне никто и не поверит.
– А почему ты мне поверил? – нахмурился биолог.
– Спроси что-нибудь полегче. Чувствую, наверное, что всё так и есть.
Несмотря на схожесть с гладко выбритым орангутаном, Дмитрий Чернов был далеко не прост. И многие обманывались, ориентируясь лишь на внешние данные и не подозревая о его умственных способностях.
– Что ж, меня это устраивает, – Рокотов прикинул, сколько ему потребуется времени на отдых, – в девять. А к половине одиннадцатого пусть твой Садист подносит магазины к моей машине. Номеров не даю, мы его сами подзовем...
– Сколько брать рожков?
– С запасом. Думаю, штук пятнадцать. Лишними боеприпасы не бывают...
Телевизионное интервью в стране, где каждый кадр проходит двукратную проверку военной цензуры, готовить далеко не просто.
Сначала нужно получить разрешение в спецотделе. Потом обсудить круг вопросов с интервьюируемым, который может опасаться цензуры ничуть не меньше, чем журналист, ибо от его ответов часто зависит дальнейшая карьера. Затем следует заверить список вопросов в том же спецотделе, и уж только после всего этого приступать непосредственно к съемке.
Но и это еще не конец.
Сразу после интервью видеокассета попадает в руки цензора, который без колебаний вымарывает из нее все “сомнительные моменты”. Иногда от часового разговора остается две минуты, и работу приходится начинать заново. Опять идти в спецотдел за разрешением, опять высиживать часами в приемной “очень занятого” чиновника, опять выдумывать вопросы к интересующей тебя персоне.
Спорить с военными цензорами не рекомендуется.
У каждого из них есть свое личное мнение по любому вопросу, и они могут подтвердить его ссылками на инструкции и распоряжения военного командования республики. И одного цензора не волнует, что разрешил или не разрешил другой. Каждый отвечает за свой участок работы и подозревает остальных в “излишне либеральном” отношении к нахальным репортерам. Утвержденные в спецотделе вопросы к интервьюируемому могут вызвать шок у конечного цензора, и он забракует весь материал только потому, что вопросы эти поставлены “некорректно” и у него сложилось впечатление, что журналист украдкой подводит телезрителя “не к той” мысли, что утверждена свыше.
Особенно сложно разговаривать с военными.
У них, кроме спецотдела телевидения, есть еще и свои собственные особисты. зорко следящие за “потенциальными предателями”, и число которых входят все без исключения солдаты и офицеры воюющей армии. Была бы их воля, особисты на пушечный выстрел не подпустили бы ни одного репортера к человеку в форме.
Но двадцатый век – век информации и телевидения, и цензура, стиснув зубы, дает-таки разрешения на интервью и видеосъемки на линии фронта. Хотя и старается максимально осложнить работу журналистов и отбить у них охоту слишком часто обращаться к военной тематике.
Однако о другом в Югославии тысяча девятьсот девяносто девятого года просто не говорили.
Основной и единственной темой была война и всё, так или иначе связанное с ней – разрушения гражданских объектов, количество убитых и раненых, реакция других государств, дальнейшие планы Северо-Атлантического Альянса и США, высказывания своих и чужих политических лидеров, поставки продовольствия, потоки беженцев, ущерб от бомбардировок.
Почти в каждом выпуске новостей говорилось о России.
Обсуждались возможности союза с ней и с Беларусью, строились политические прогнозы, демонстрировались кадры визитов российских чиновников и депутатов, объявлялись новые инициативы Скупщины1.
1 Скупщина – парламент СРЮ,
Сербы верили в дружбу с Россией.
А зря.
Югославию давно, еще с начала реформ, променяли на кредиты и поступления на номерные счета высокопоставленных слуг российского народа. Цена вопроса оказалась для Запада вполне доступной – всего-то около трехсот миллионов долларов. Сотня – любимой дочурке Президента, еще сотня распределились между чиновниками Администрации и кабинетом министров. Остаток пошел на обуздание аппетитов более мелких клерков аппарата правительства.
Выплаты депутатам Государственной Думы шли отдельной строкой и составляли еще сто пятьдесят миллионов. Депутаты были жадными, но дело свое знали туго. Ни один вопрос, прямо или косвенно затрагивающий интересы мирового сообщества на Балканах, в российском Парламенте не проходил. Его тут же забалтывали на комиссиях и в комитетах, и в результате на свет появлялся усеченный уродец, более годный в качестве постановления заштатной жилконторы, а не как решение высшего законодательного органа самой большой страны мира. Причем в едином порыве под дудку США плясали и непримиримые коммунисты, и вечно оппозиционные всему сотоварищи “непорочного Грини” Яблонского, и члены “партии власти” во главе со своим косноязычным и вороватым лидером.
От агентов влияния в парламенте не отставали и российские дипломаты вкупе с телемагнатом Индюшанским, изображавшим сербов продолжателями традиций карательных отрядов вермахта.
Каждый выпуск новостей с Балкан начинался со стенаний о судьбе несчастных беженцев. которых злобная солдатня Милошевича и Ражнятовича не только выгнала из домов, но еще и изнасиловала, лишила документов и денег, избила, поприжигала сигаретами и наконец “выдавила” за пределы края Косово.
Бомбардировки показывали мельком.
Как обычную заставку.
Гибель сербов никого не тревожила.
Пострадавшими оставались албанцы. О переживаниях десятилетней албанки, рассказывающей журналистам странноватую с точки зрения логики историю про то, как она случайно выжила при нападении на ее семью “Тигров” Аркана, кричали с неделю, а гибель двух десятков сербских малышей в детской больнице удостаивалась лишь беглого упоминания. Да и то в каком-нибудь коротком выпуске новостей в перерыве трансляции футбольного матча, который почтил своим вниманием московский градоначальник со свитой. О присутствии на трибунах мэра говорили не в пример дольше...