На левом берегу реки тоже мерцали костры.
Довольно далеко от костров между рекою и дорогой из Гуахуапана в гасиенду Дель-Валле можно было заметить группу из восьми всадников, которые, по-видимому, о чем-то совещались.
Ближе к реке, среди густой чащи, которая поистине могла назваться первобытным лесом, находился человек в довольно странном положении; он лежал на высоте более трех метров от земли, привязанный шелковым поясом между двух ветвей огромного красного дерева, и несмотря на неудобное положение, казалось, спал крепчайшим сном. Густая листва дерева, равно как и темнота ночи, скрывали его от посторонних взоров.
Читатель скоро узнает, кто были упомянутые выше восемь всадников; что же касается человека, спокойно спавшего в своей воздушной постели, то им был дон Рафаэль.
Бывают минуты, когда телесная усталость одерживает верх над опасениями духа; полковник находился именно в таком состоянии. Утомительное путешествие в течение трех последних дней заставило его несмотря на окружающие опасности и неудобное положение погрузиться в тот глубокий сон, каким спит усталый солдат накануне сражения.
Еще дальше в лесу около дороги из Оахаки, недалеко от реки Остута и таинственного, питаемого подземными водами озера того же названия, находились несколько путешественников. По-видимому, они были чем-то испуганы и спешили продолжить перед рассветом свой путь. Двое, как бы испугавшись внезапной опасности, тушили остатки костра, который мог выдать их присутствие; двое других поспешно седлали лошадей для всего отряда, еще один, полуоткрыв занавеску носилок, казалось, старался успокоить молодую даму, находившуюся в носилках. В последних двух лицах мы узнаем дона Сильву и его дочь.
В уединении пустыни бывают в течение дня два момента, которые приветствуют все голоса природы. Первый из этих моментов должен был вот-вот наступить.
Свежий ветерок зашелестел в листве и покрыл рябью поверхность вод. Завеса ночного тумана начала раздираться. Восток заалел, и тысячи птичьих голосов разом приветствовали первые лучи восходящего солнца.
Хриплый вой койотов замер вдали; дикие крики сов замолкли; лань и тапир скрылись в лесной чаще. На горизонте появились облака, розовые, как крылья фламинго, вскоре они окрасились в пурпур и золото, и величественный диск солнца отразился в воде. Черные деревья с кистями золотистых цветов, бакаутовые и драконовые деревья, благовонные копаловые деревья со своими мрачными пирамидами, акажу и пальмы гордо простирали свою густую листву среди исполинских папоротников и цветущих лиан. Таков был вид берегов Остуты в великолепное утро.
Костры по берегам реки, погасшие с наступлением утра, были зажжены в лагере Арройо. Около сотни всадников по обоим берегам реки хлопотали возле своих коней. Одни заставляли лошадей войти в реку, чтобы напоить и освежить их; другие довольствовались тем, что поили коней с берега. В некотором расстоянии от берега лежали седла среди разрезанных тюков, которые, без сомнения, были добычей, отнятой у какого-нибудь несчастного погонщика мулов.
На правом берегу реки возвышалась грубо сделанная из равендука13 палатка. Двое вооруженных с ног до головы часовых ходили взад и вперед перед палаткой, где помещались предводители шайки Арройо и Бокардо. Оба они сидели на бизоньих черепах, заменявших стулья, и курили длинные сигаретки из маисовых листьев. Судя по выражению лиц обоих разбойников, хитрый Бокардо подбивал своего свирепого, но тяжелого на подъем товарища на какое-то очередное мерзкое дело.
— Подумайте, — говорил Бокардо, — богатства гасиенды да выкуп, который этот Фернандо даст за жену.
— Mil demonios!14 Так ты хочешь, разграбить не одну гасиенду! — воскликнул Арройо.
— Хозяин — испанец! — коротко отвечал Бокардо, как будто бы двумя словами было сказано решительно все.
— Caramba! Этот испанец такой же революционер, как и мы. Он доставил нам лошадей и съестные припасы.
— Да, из боязни! Ты только пойми, что с кучей мешков, наполненных пиастрами, и с сундуками серебряной посуды никогда нельзя сделаться хорошим бунтовщиком, — возразил Бокардо.
— Мы добьемся наконец, — заметил Арройо с нерешительным видом, невольно поддаваясь отвратительным советам сообщника, — что нас всюду станут преследовать, как хищных зверей.
— У нас есть полтораста надежных ребят, которые не побоятся и самого черта!
— Ну что ж, я, пожалуй, согласен, — отвечал Арройо со свирепой улыбкой, — для развлечения посетим сегодня вечером этого испанца и облегчим его немного от его богатств; насчет выкупа сеньоры ты мне тоже напомни!
Глаза Бокардо загорелись жадным огнем, и оба товарища замолчали, обдумывая план грабежа, как вдруг один из часовых вошел в палатку.
— Что тебе? — грубо рявкнул Арройо.
— Там пришел Гаспахо, — отвечал часовой. — Он из гасиенды Дель-Валле, которую мы безуспешно осаждаем третьи сутки, и, кажется, пришел с дурными вестями, по крайней мере хочет просить у вас подкрепления. Каталонский поручик, должно быть, настоящий черт, если наши храбрые ребята так долго не могут с ним справиться.
— Введи его сюда, — сердито крикнул Арройо.
Часовой вышел и, минуту спустя, ввел в палатку Гаспахо. Это был высокий, худой, как клинок рапиры, парень с нахальным, бесстыжим лицом и черными, как смоль, жесткими волосами.
— Говори, несчастный! — сказал Арройо, бросив на Гаспахо взгляд, от которого тот вздрогнул, несмотря на все свое нахальство.
— У меня есть и хорошая новость, капитан, — поспешно сказал бандит.
— Послушаем сначала дурные.
— У нас слишком мало людей, для того чтобы овладеть берлогой этого каталонского черта, и я послан к вашей милости с просьбой о подкреплении.
— Почему же понадобилось подкрепление?
— Третьего дня каталонец сделал вылазку, когда мы ничего не ожидали, и захватил двенадцать наших; вчера утром бедняги были повешены на зубцах гасиенды.
— Двенадцать человек! — заорал Арройо, бешено топнув ногой. — Ну, послушаем теперь хорошую новость.
— Вчера вечером к гасиенде Дель-Валле подъехал всадник, хотевший, по-видимому, пробраться туда. Едва наши часовые заметили его, как погнались за ним; но он ускакал после сильного сопротивления. Не хмурьтесь, господин капитан, оба часовых недешево отделались — один пулей в плече, другой падением с лошади. Неприятель схватил его, поднял с седла и бросил о землю, словно орех. Он два часа лежал без чувств.
— Я знаю только одного человека, у которого хватит сил на такую штуку, — сказал Арройо, бледнея, — так он убил Антонио Вальдеса, — это бешеный Рафаэль.
— Это он и есть, так как один из наших, Пепе Лобос, узнал хрипение коня, на котором он ехал в тот день, когда мы едва не захватили его у гасиенды Лас-Пальмас. Десять человек отправились за ним, и в настоящую минуту он должен быть схвачен.
— Пресвятая Дева, обещаю тебе свечу величиной с пальму, если этот человек попадет в наши руки! — воскликнул Арройо.
— Величиной с пальму! Ты совсем спятил! — возмутился скупой Бокардо. — Надеюсь, ты шутишь, иначе твой обет — чистое безумие!
В сердце предводителя бандитов была слабая струнка: он был крайне суеверен и предан религиозным обрядам. Эту струнку неосторожно задел Бокардо.
Глаза бандита налились кровью; он бросил на Бокардо такой страшный взгляд, что тот побледнел.
— Скотина! — крикнул Арройо. — Ты смеешь издеваться даже над такими вещами!
И вне себя от бешенства он выхватил кинжал и так сильно ударил Бокардо в грудь рукояткой, что тот со стоном упал на землю.
Оставив Бокардо подыматься как знает, Арройо выскочил из палатки и резким свистом в одно мгновение собрал вокруг себя человек тридцать бандитов.
— Двадцать человек на коней! — приказал он. — Десятеро отправятся вместе с Гаспахо к Дель-Валле и известят наших, чтоб были готовы: я приду туда со всем отрядом, и мы атакуем эту проклятую гасиенду! Но сначала нам нужно кончить другое дело. Остальные десять человек немедля переедут через реку и обыщут леса по левому берегу. Я получил известие, что туда скрылся полковник Рафаэль, и повторяю свое прежнее обещание, что тот, кто доставит мне этого молодца живым, получит в награду пятьсот пиастров.