Поэтому бес заставлял ведунью отвечать на вопросы, которые мог задать прокурор, снова и снова. Сначала так, а потом эдак и, следом, наоборот, в другом порядке да другими словами. И вновь по кругу. В конце концов, лекарка выдавала ответы абсолютно машинально, не слишком и понимая, что она такое говорит. Но адвоката такой результат удовлетворил.
Правда, и этим дело не закончилось. Вызванной тюремщице вручили довольно увесистый кошель и сто тысяч наставлений о том, какое платье Архе следует купить, как её причесать и какую ленточку в волосы вплести. Наверное, бес действительно был просто дотошным профессионалом, а все эти мелочи имели важную роль. Но ведунья твёрдо решила, что адвокат у неё абсолютно чокнутый.
Ужин тюремщица приволокла вполне приличный, скорее всего, приобретённый в ближайшем трактире. И даже по собственной инициативе вынесла «гадительную» бадью. Напоследок пожелав Архе «сладких снов» и назвав её «доченькой».
Но от этой внезапно проснувшейся любви лекарка едва не визжала. Для того чтобы оставаться милой, вежливой и благодарной, приходилось прикладывать поистине титанические усилия. Больше всего на свете девушке хотелось остаться одной. Листок бумаги, переданный Иррашем и спрятанный под тощую подушку, притягивал как магнит. Желание прочитать, что там написано, с каждой прошедшей минутой становилось всё более болезненно-острым.
Но, наконец, её оставили в покое. Арха с ногами забралась на кровать, подвинув принесённую бесой свечу к краю стола, и развернула листок у себя на коленях. Она никогда не видела ни буквы, написанной Даном. Но и секунды не сомневалось, что письмо именно от хаш-эда. У него и должен быть такой почерк: резкий, твёрдый, чуть угловатый, без всяких завитушек.
«Наверное, мне сразу стоит попросить прощения за это письмо. Просто никогда раньше я никаких посланий ни девушкам, ни женщинам, ни даже старушкам и девочкам не составлял. Помнится, когда-то меня чему-то подобному учили, но с тех пор слишком много времени прошло. Так что, я прошу оценить мои усилия и мой подвиг во имя Прекрасной Топазовой Дамы. Это был намёк на твои глаза, если я выразился не слишком понятно. Но мы уже выяснили, что с аллегориями у меня туго. Так что не казни за корявость слога».
Арха опустила лист, уставившись в стену. Сердце у неё билось так, как будто собиралось продолбить дыру в рёбрах. А ещё так и тянуло разулыбаться во весь рот. Как Дан это письмо писал, она представляла очень ярко, как будто сама это видела.
Вот, рогатый сидит, сгорбившись над столом и опираясь на локоть. Левая рука, конечно, запущена всей пятерней в шевелюру. Время от времени он страдальчески морщится, подбирая слова. Может, даже перо раздражённо швыряет и комкает ни в чем неповинную бумагу.
Да, пожалуй, стоило признать, что это письмо досталось ему куда мучительнее, чем создание цепочки.
Арха погладила листок, как будто она живой была. И растянулась на кровати, перевернувшись на живот и подперев письмо подушкой.
«Кстати, скажу по величайшему секрету, меня ещё учили и стихи слагать. Но, надеюсь, ты будешь милосердной и такой жертвы не потребуешь. Но достаточно одного твоего слова - я попробую одолеть и эту вершину. Только если твоя душа потребует моих стихов, умоляю, закажи сразу серенаду, ладно? Тогда в качестве аккомпаниатора я захвачу Ирраша (он, между прочим, недурно когда-то играл на клавесине[2]). Не в одиночестве же мне страдать!»
Ведунья уткнулась в одеяло, не в силах справиться с несколько неуместным хихиканьем. Но уж слишком реалистично она представляла, как на тюремном дворе появляются Ирраш с Даном, волоча на себе клавесин. И шавера, с вдохновлённым лицом, освещённым лунным светом, исполняющего что-то до невозможности романтичное. Картина, стоящая того, чтобы её увидеть!
«Сейчас я жалею только об одном. Точнее, о многом. Но все это сожаление можно вместить в одну фразу: «Я - идиот!». Потерять почти полгода, шесть месяцев без тебя - это расточительство, которое нельзя оправдать ничем. Знаю, что у нас ещё много времени впереди. Но каждая минута, которую я мог бы провести с тобой, но не сделал этого, верх глупости.
Я жалею, что не сказал тебе раньше, как ты мне нужна. И чего мне стоит быть без тебя. И ещё раз готов признать, что я полный дурак. Прятался за своей гордыней, как за забором, боясь признаться, насколько ты для меня важна. Прости, маленькая моя.
И не думай ни о чем плохом. Просто не смей подпускать к себе всякую дрянь! Знаю, что тебе плохо и страшно. Но ты выбрала меня. А я всегда добиваюсь того, чего хочу. Возможностей убедиться в этом у тебя имелось немало. Сейчас же у меня только одно желание. Ты должна, обязана быть со мной рядом, всегда. Так оно и будет».