Нет, вообще любого умершего так переместить нельзя. Потому что вообще-то практически все души сразу покидают юдоль – кто в рай, кто в ад. Можно только неприкаянного, но не такого грешника, что совсем кошмар, – потому что ещё его грехов моей и без того грешной душе не хватало. Поэтому вашу матушку, мэтр, нам страшно жаль, вам мы всей душой сочувствуем, но тут уж ничем не поможешь: она уже в раю, скорее всего.
Да, моя собачка Тяпка – тоже с душой. С собачьей, конечно.
Нет, мы не ставили опыты на собаках. Просто так вышло. Ну вот, хорошо вышло. Повезло нам.
И репортёры дорвались. Самые храбрые гладили и трогали Тяпку, которая нервно позёвывала, прижимала уши, но виляла хвостом – показывала, что она очень хорошая собака. И деликатно взяла у кого-то из газетёров кусочек сахара, потому что отказываться невежливо, – а потом сунула его мне в ладонь, вызвав у них всех приступ невероятного умиления. А сообразив, что Тяпка – существо не более опасное, чем любая хорошо воспитанная златолесская борзая, газетёры обнаглели настолько, что жали руки Валору, уговорили его снять перчатку – и делали светописные картинки. Запечатлели нас с Валором, и Тяпку, которая служит, протянув лапки, и Валора, которому Тяпка даёт «здрасьте», и адмирала с маршалом, которые изображали нашу доблестную армию и наш бесстрашный флот.
Под конец я ещё раз всем напомнила про заговоры, артефакты, тетрадки и всю эту нечисть. Чтобы они ещё разочек прошлись по этой теме: видите, что творится в Девятиозерье? Гады не прочь устроить то же самое и у нас. Мы на страже день и ночь – но ждём, что бдительные граждане помогут.
А они внезапно подняли вопрос о всяких шептуньях и лекарках. Старых ведьмах, которые живут в любом городском предместье, помогают со сложными родами, заговаривают зубы и младенческий крик, отваживают пьянчуг от выпивки – но, конечно, ни алхимии, ни медицине не обучались. Их, в общем, обычно никто не трогал – а сейчас, значит, к ногтю? Бабки – тоже враги, выходит?
– Это хорошо, – сказала я, – что вы о них заговорили. Да, о бабках мы должны знать. Идеальный случай – чтобы такие бабки сами сходили в жандармерию. Мы никого на костёр не потащим, только убедимся, что они не знаются с адом. Сами видите, какое тревожное время, – лучше перестраховаться.
Они все записывали, и это было невероятно благостно и лепо. Я смотрела на репортёров и думала: здорово же люди Броука их перешерстили! Сплошь ведь славные ребята! Спокойные такие, деловые, любезные. Вопросы – сплошь по делу. Любопытные – так это им положено по профессии. Но ведь никто же не машет руками и не вопит: «А-а! Нечистая сила!»
Наверняка так ведут себя не все и не везде. И вот тут я поняла, что имела в виду Вильма, говоря о расползшихся змеях. Мне бы тоже хотелось посмотреть на тех, кто шипит.
Только нас с Валором от них основательно охраняли.
Репортёры разошлись к полудню. Мы с Валором просматривали утренние газеты, обсуждая, как всё прошло, когда в маленькую гостиную, где мы ждали Вильму, быстро вошёл – не сказать бы вбежал – Норис.
Белый, как гипсовый.
– Леди Карла, – сказал он, – срочно. Был взрыв в доме у Раша.
От ужаса я на секунду превратилась в ком горячей ваты – но тут же себя мысленно пнула:
– У вас там карета? А, мотор. Едем.
Уже в моторе, застёгивая пуговицы на шубе и пытаясь привести в порядок мысли, я спросила Нориса:
– Раш жив?
– Я там не был, – сказал Норис. – А посыльный не знал. Сказал, что грохнуло сильно, часть здания рухнула, но без подробностей. Там должен быть и Жейнар – и я не понимаю, леди: как так-то?
– Я пока тоже не понимаю, – сказала я. – Я в ужасе просто.
– Прошу прощения, – сказал Валор, – не вижу ничего непонятного. Среди нас нет ясновидящих. А злодеи использовали не артефакт, а бомбу. Обыкновенную бомбу. Кто-то очень неглупый понял, что от ада мы всерьёз защищены.
– Вам не холодно, мессир Валор? – спросил Норис невпопад.
– Я ощущаю холод, – сказал Валор, который так и выскочил к мотору в своём шикарном сюртуке. – Но уверяю вас, дорогой Норис, я не простужусь.
А Тяпка жалась к моим ногам, будто она-то сильно замёрзла. На самом деле – боялась: ей, наверное, передавалось наше настроение.
Около особняка Раша толпилось столько народу, что водителю мотора пришлось несколько раз дать гудок. Зевак оттеснили жандармы, оцепившие место взрыва: рвануло во флигеле, выходящем прямо на улицу, – и груда щебня, покорёженные балки, пыль, осевшая на снег, выглядели как кусок дикого кошмара. Я в жизни не видела, чтобы так – с человеческим жильём. Почему-то меня до боли поразила каменная голова русалочки, лежавшая в растоптанном снегу, – вторая русалочка, держащая разбитый фонарь, каким-то чудом уцелела в нише на остатке стены. Дар внутри меня встал стеной огня: очень много очень грязной, тяжёлой и страшной смерти. Невероятно, непривычно много грязной и страшной смерти.