Я заставила себя встать и позвать Друзеллу. И у Тяпки был такой вид, будто она не просто спрыгнула с кровати вместе со мной, а проснулась, как живая собака. Веселилась, трясла языком и стучала хвостом по всему, что ей под хвост подворачивалось.
– Государыня пожалела вас будить, – сказала Друзелла. – Уехала на верфь, смотреть подводный корабль, а потом собиралась на какой-то завод.
– Одна, – мрачно сказала я. Мне стало как-то не по себе. – А если что-нибудь…
– С ней мессир Ольгер, – сказала Друзелла.
– Ольгер, ага, – мне стало ещё тревожнее. – Он гениальный алхимик, все знают, но некромант никакущий. Райнор и Клай уехали… – и захотелось шмыгнуть носом. – А Валор где?
– В мастерскую мэтра Фогеля ушёл, – сказала Друзелла. – Помогать мёртвым морякам.
– Вот не померли бы они ещё раз, если бы Валор поехал с королевой! – буркнула я.
– Но это государыня его отослала, – удивилась Друзелла. – Она сказала, что туда непременно придут, быть может даже с семьями, – и им надо будет ещё раз всё объяснить. И ещё у мэтра Фогеля заготовлены парики, усы и глаза разных цветов – чтобы морякам было проще привыкнуть к своему новому телу…
У меня просто сердце защемило.
От страха я оделась очень быстро. Вместо того чтобы по-человечески позавтракать, набила рот ветчиной, прихватила слоёный рыбный пирожок – и побежала искать Вильму. Мучилась ужасной тревогой, предчувствием почти.
И сама не понимала почему.
После вчерашнего, когда половина столицы пришла на набережную с фонариками, мне казалось, что в городе уже безопасно. Нас приняли, любят, нас любят обычные горожане – и вообще, мы же превратили в молебен чернокнижный обряд! Агриэл бы наверняка благословил. Мы всех защищаем от ада, мы молодцы. Вильма невероятно хорошая – ну должны же её все любить, правда? Деточки вместе с жандармами следят, чтобы никаких следов ада не было нигде в окрестностях, наш Ален с его всевидящим незрячим оком…
А почему страшно?
У некромантов не бывает предчувствий, говорила я себе. Успокаивала.
Но тревога у меня моментами перехлёстывала в ледяной ужас – и было никак себя не успокоить.
Она мотор взяла. И я – мотор. Мы даже хихикнули с водителем, что ведь неправильно его называть кучером – хотя работа практически та же самая. Я отправилась на верфь.
День стоял солнечный, особенно голубой, просвеченный, как всегда бывает, когда зима уже пришла к повороту, похоже на весну, хоть весна ещё и далеко, – и свежий ветер с моря унёс заводской дым. Снег подтаял сверху и блестел – и ярко блестели деревья, будто покрытые лаком. Столица казалась спокойной, красивой и доброй, будто ад и война – это неправда или то, что не имеет к нам никакого отношения. Этот весенний блеск должен был меня отвлечь – но не отвлекал.
Притом что Дар лежал пеплом где-то под рёбрами.
Не в Даре было дело. Не знаю в чём.
Мы приехали к верфи. На проходной меня радостно приветствовали и предложили пройти в главный корпус, посмотреть на подводный корабль, уже готовый к спуску на воду.
– Там фарфоровые мальчики, – улыбаясь, сказал седой вахтёр. – Мессир Дильман, он не иначе как капитаном будет, мессир Талиш, штурман, мэтры Гонд и Элис, эти – механики. Изнутри смотрели кораблик, вместе с государыней… удивительная, я вам скажу, леди, штука этот кораблик. Самому любопытно поглядеть, как он будет нырять под воду…
Фарфоровые мальчики, подумала я. Не хотят работяги их мёртвыми моряками называть – и правильно. Пусть будут фарфоровые мальчики.
– А государыня ещё там? – спросила я.
Вахтёр покачал головой:
– Да вот уже с три четверти часа как упорхнула. Почти всё утро осматривала кораблик, с инженерами говорила, с рабочими – а потом схватилась, что ещё куда-то нужно, и уехала.
О Вильме говорил словно о внучке. Даже глаза влажнели.
Неважно.
– А куда, мэтр, она уехала? – спросила я.
– Где ж мне знать, – вахтёр ухмыльнулся виновато. – Схватилась, что нужно в другое место, это я слышал, а в какое другое…
– Ладно, – сказала я. – Я посмотрю на кораблик.
Я надеялась, что фарфоровые моряки или кто-то из инженеров слышали или знают, куда собиралась Вильма, – ну и пошла спросить.
Я ничего не понимаю в кораблях. Я просто увидела, какой он прекрасный, этот стремительный механический кит. И, кажется, так его видели и работяги, которые понимали его от и до, – потому что юный механик, пробегая по каким-то важным делам, погладил металл китового бока как живое. Как любимое и живое.
А фарфоровые моряки уже выглядели так, как им, видимо, предполагалось выглядеть с самого начала. И что меня поразило предельно – так это очки на штурмане Талише. Его лихая русая чёлка – и очки.