Он даже заснуть не мог после опиума. Этот спрут его только слегка отпускал, разжимал хватку – боль ослабевала. И тогда Гелхард был королём.
Он всё это время был королём.
Наверное, он в чём-то прав: некоторым помазанным на престол даёт силу Господь. Ну или сила была у него изначально – и тогда это означало, что не такой уж он и пустой, дом Путеводной Звезды. То ли это королевский Дар, то ли тёмный – не берусь судить, но какой-то Дар у Гелхарда был.
Вильма очень его любила, короля.
И я. Привязалась к нему со страшной силой за эти дни.
– Леди чернушка, конечно, не должна бояться общества живого мертвеца, – сказал он после обеда, будто собирался нас выпроводить, – но как же ты не боишься, малютка? Может, вам бы лучше заняться девичьими делами?
– Вышивкой? – спросила Вильма невинно. – Но вы же обещали милость и амнистию, государь!
– Я тоже, между прочим, не умею вышивать, – сказала я. – Я тоже прошу милосердия.
– Что ж, – согласился Гелхард. – Тогда ты будешь развлекать нас историями. Расскажи о своей жизни. Предположу, что и малютке это будет крайне интересно… а я попытаюсь понять, хоть я и порос мхом предрассудков.
Вот тогда я им всё и рассказала.
В кабинете Гелхарда было сумеречно: дождь барабанил по стёклам, мокрое рыхлое небо, тяжёлое от дыма, лежало на крышах Большого Совета и Библиотеки, за окнами стояла туманная осенняя темень. Мы зажгли два рожка в золотистых шариках – и мне легко вспоминалось в этом маленьком свете.
Усадьба Полуночного Костра, где я родилась, – не замок какой-нибудь, а небольшой дом с высокой башенкой из местного шершавого серого песчаника – стояла на высоком морском берегу, посреди соснового бора. Это всё во мне с детства: запах сосновой смолы и моря, шум ветра и волн, злые шторма, когда брызги долетают до окон нашей гостиной…
Я жила в башне, просыпалась – и видела морской простор. Если каждое утро, с раннего детства, ты видишь море и небо – не получится из тебя благонамеренной барышни. Всё время будет тянуть туда… в невозможную даль, где солнечный свет сливается в небесном мареве с мерцающей водой. Бабушка так и говорила: не заглядывайся, не мечтай. Нехорошо.
А отец и не ждал, что я вырасту благонамеренной.
– Они предательницы, порядочные женщины, – говорил он. – Твоя мамаша, цветик, была и порядочная, и красавица, а предала нас с тобой. Моего рода испугалась, твоей ладошки… Сбежала с каким-то… да и пусть её… Ты у нас, цветик, порядочной не будешь, да и красоту твою только умный рассмотрит. Ты хорошей будешь. Честной, как море: коль шторм – так не прикидывается штилем.
Бабушка втайне от отца пыталась научить меня быть порядочной, только ей не удавалось. И корсет меня душил, и сидеть взаперти я не любила – лазала по окрестным скалам, как мальчишка, собирала ракушки, запекала мидий в костре… няне было меня не остановить, присматривал за мной дворецкий отца, давно списанный на берег боцман, который умел делать руками абсолютно всё.
Кроме тех чудес, которые выходили у отца и у меня.
Отец был великолепный скульптор и механик… нет, не так. Отец был такой механик, что немного некромант. У него была искорка Дара, этой искорки хватало на некоторую потусторонность, иномирность кукол, которых он делал. Был у отца крохотный профессиональный секретик, да…
И я играла бронзовыми и фарфоровыми детальками с самого раннего детства. И косточками. Отец знал, как одухотворят и какой притягательной сделают куклу несколько тоненьких косточек, заклиненных внутри бронзовых трубок механизма. Неощутимой капли Дара хватало отцу, чтобы он начинал таинственно мерцать в кукольных глазах. В полумраке эти заводные дивы казались потрясающе живыми… Мы были совсем не богаты, клочок земли, вечно сданный в аренду, почти не приносил дохода, но если отец продавал куклу – мы целый год жили без всякой нужды, а в иные годы ему случалось продать несколько шедевров.
К отцу приезжали важные и чудовищно богатые господа из столицы и даже из-за границы – смотреть на кукол. Я не любила гостей: мне говорили «не забудь про муфту, цветик», но я любила смотреть, как они встречаются с куклами отца в первый раз.
Не у всех куклы вызывали восторг, хотя многих восхищали до экстаза, чуть не до слёз. Некоторые приходили в ужас. Одна нервная дама сказала: «Боже, они смотрят словно из загробного мира!» – и сбежала, но её спутник заплатил за автоматон, изображающий девочку за прописями, целое состояние. Именно потому, что глаза куклы смотрели словно из загробного мира. Многим хотелось себе этот восторг, этот ужас.