— Из дома Ночного Бриза, — тут же ответил тот.
— Да что… — смутился стрелок, но рыжий боец с пробивающейся щетиной приложил ему палец к губам:
— Молчи-молчи уж. Его, государыня, славно бы к награде представить — я тоже из этого взвода. Когда в ту ночь эта дрянь полезла — у многих нервы сдали, один парнишка с ума сошёл, а Дарг вот — нет.
Худой немолодой солдат с забинтованной головой ласкал Тяпку — и спросил меня:
— Леди Карла, дорогая, а скажите, вправду ли Холлир вернётся? Дружок мой, Холлир? Он прошение написал, его по прошению хоронить не стали, тело привезли — да ведь он совсем мёртвый… Осколок ему прямо в висок угодил. Небось, не вылечишь уже?
— Я сама посмотрю, — сказала я. — И, знаешь, я обещать не могу, на всё Божья воля — но, быть может, и вернётся.
Надо было идти дальше, Оуэр явно имел в виду, что надо идти дальше, — но нас не пускали, в вагоне стало нестерпимо душно и тесно, сюда приходили из других вагонов те раненые, что могли как-то ходить. Сестра-ласточка кричала: «Мессиры, через пять минут начинается высадка, подъехали кареты медицинской службы, приготовьтесь», но её никто особенно не слушал.
Солдатам хотелось взглянуть на государыню.
Мы восхитились чудесными парнями с Жемчужного Мола, получившими страшные ожоги, — они потихоньку шли на поправку, хоть всё ещё были обмотаны бинтами сплошь, в щелях между бинтов только глаза блестели. Нам показали артиллериста, который подстрелил летающую тварь, — опалённого адским огнём, без усов, бровей и ресниц, волосы тоже сгорели, но он сказал: если бы пуля не угодила в лёгкое, вообще не уехал бы с фронта, пустяки это всё.
Они рассказывали истории о геройстве, хвастались, у них горели глаза — и ни у кого из них вообще не вызывало никаких вопросов искусственное тело Виллемины. Солдаты будто сговорились не обращать на него внимания — и смотрели на неё, как в принципе могли бы смотреть на юную королеву, которая пришла в санитарный поезд.
Они ничего не клянчили и ни о чём не расспрашивали. Просто дружно сообщали королеве, что она может на них положиться.
А я думала о Клае. Он не мог быть здесь, среди раненых — и мне становилось худо, когда я думала, что его могли поместить в холодном вагоне, среди мертвецов.
Пока я гостила у Иерарха, с Клаем общались Ольгер и Валор. Я не видела его несколько дней — и мне делалось худо, как только я вспоминала, сколько времени уже прошло с его смерти. Каково ему может быть сейчас.
Поднятый Клай. Может, и к лучшему, что в холоде, невольно приходило мне в голову.
Я не искала его взглядом, решила, что ещё не время. И вдруг увидела.
Перед ними расступились — перед ним и его другом Барном. Тяпка кинулась здороваться, молотя хвостом по всем, кто не успевал увернуться.
— Ох, Клай, как же я рада видеть вас! — воскликнула Виллемина.
А я взяла и обняла его.
С серым, заострившимся, высохшим лицом, с тёмными провалами глаз, с волосами как пакля, в новой шинели, с трудом улыбающегося губами цвета мокрого гипса.
Брата моего.
Чуть не разревелась.
Чтобы не зареветь, сказала:
— От тебя дохлым котом несёт.
— Дохлым львом, леди, — прохрипел Клай.
И слёзы всё равно потекли — как-то сами собой. Я еле их вморгнула.
— Ну так вот, — сказала я, повернувшись к Оуэру, — я его забираю, и мёртвых тоже. Будем разбираться.
И дружок убитого Холлира посмотрел на меня с отчаянной надеждой.
16
Мы расстались с Вильмой на перроне, после того как проводили раненых. Их увезли кареты медиков, — в больницу Святой Лалисы, которая теперь называлась госпиталем Святой Лалисы, — и, наверное, они заняли госпиталь целиком.
Виллемина разговаривала с легко раненными, пока носили на носилках тяжёлых, — и я тоже разговаривала… я, получается, их обнадёживала. Клай и Барн были рядом, как моя свита, — и Клай, мне кажется, вызывал у солдат смешанные чувства: смотрели они на него с восхищением, страхом, жалостью и надеждой одновременно.
А я несла какую-то чушь вроде того, что они просто не узнают Клая, когда встретятся, — потому что искусственные тела ужасно красивые, и Клай будет как старинная статуя эльфа — и это смешило солдат и самого Клая. И я обещала, что то же самое будет с теми мёртвыми, которые не ушли на лоно Господне, — и надежды во взглядах солдат прибавлялось, а Клай криво улыбался, с трудом раздвигая сухие губы, опираясь на плечо Барна, как на костыль.
И когда раненых увезли, а к перрону подогнали повозки, в которые начали грузить гробы, Вильма сказала: