— Иначе — невозможно, — печально сказал мэтр Фогель. — Прямо так, что ли, мне резать? По нему, всё равно что живому?
Я сама понимала, что иначе невозможно. У меня душа болела, как зуб, — острой, дёргающей болью, совершенно реальной, — но что делать-то?
— Боли он не чувствует, — еле выговорила я. — А душа у него привязана ко всем костям в общем, как у живого она в теле вообще… Поэтому… ничего не остаётся. Вам, мэтр, придётся суставы разбирать. И всё вставлять. Как положено.
Молодого медика рядом со мной передёрнуло.
— Ясно, — мрачно сказал Фогель.
Смотрел он на Клая, будто был полевым хирургом и ему сказали, что ампутировать раненому герою придётся и ноги, и руки.
— А он двигаться потом сможет, Карла? — тихонько спросил Норвуд.
Я дёрнула плечами, огрызнулась:
— Да что спрашиваешь глупости! Мы вообще из разных скелетов кадавра связывали, когда делали первых, для моряков! И что, это кому-то помешало двигаться, что ли?
Вокруг меня успокоились и даже заулыбались. Разошлись заниматься другими делами — уже хорошо. А Фогель принялся, не торопясь, срезать суставную сумку на правом локте Клая — и я вдруг поняла, что смотреть не могу.
Только что всё было хорошо, но вот — у каждого, наверное, есть предел.
— Простите, мэтр, — еле выговорила я. — Что-то душно мне, выйду на воздух…
Фогель даже бровью не повёл:
— Норвуд, проводи-ка леди Карлу в сквер… устала она.
Вот ещё дело бы было только в усталости…
17
Остаток ночи я проспала на койке в госпитале — в том самом, который «в другом крыле», не раздеваясь, только сняв кринолин, укрывшись солдатским серым пледом, с Тяпкой в ногах. А на соседней койке беспокойно спал Барн: то бормотал, не просыпаясь, что «лучше мёртвых тут поставим, ваше благородие», то орал: «Небо! Воздух!» — и я каждый раз подскакивала.
А мне и без воплей Барна было несладко. Мне очень правдоподобно, как наяву, снился фарфоровый Клай, лежащий на цинковом столе для вскрытий: как его тело еле содрогается, пытаясь приподняться, но не может… Я просыпалась от слёз, понимала, что испугалась сна, и засыпала снова.
Но уже под утро мы с ним уснули крепко, хорошо уснули, по-настоящему. Разбудили меня солнечный луч в лицо, и чья-то рука, легонько поправляющая мне волосы, и Тяпка, которая толкалась, чем только могла.
Я подумала о Вильме, открыла глаза — и несколько секунд не могла понять, где нахожусь.
В освещённой ярким солнцем госпитальной палате. А сбоку, на моей койке, примостился Клай, и моя собака пыталась обнюхать его целиком, вылизывая там, где запах больше всего ей нравился.
В кителе офицера-некроманта, с черепом на рукаве. Со своей чёлкой цвета соломы, с бесцветными глазами — и неожиданно обветренным, почти загорелым лицом. И мне понадобилось с полминуты, чтобы понять: лицо ему Рауль сделал просто здорово — ну или мы с Раулем здорово сделали ему лицо! Цвет такой живой… похоже, опробовали новый способ окраски фарфора. И глаза блестят, и чёлку совершенно правильно не уложить по-человечески, потому что волосы прямые и топорщатся…
А ещё мне понравилось, как форма на нём сидит. Очень естественно. Видимо, теперь они всех «фарфоровых» заливали каучуком — ну и правильно. Баланс намного лучше. И быстро ребята работают, прямо заглядение. Раньше им намного больше времени требовалось, чтобы собрать скелет и кадавра доработать, чтобы душу туда вселить, а теперь — вот, даже неполная ночь, бодро и весело.
Я подумала, что шарниры разных размеров, каучуковые прокладки — все эти расходные материалы — теперь наверняка делаются на конвейере, фабричным способом. Надо просто выбрать подходящий номер, как на складе, и собрать. Здорово.
— Дай руку, — сказала я.
Он протянул. И в глазах у него горели солнечные искры, как улыбка, — а у меня от сердца отлегло, совсем отлегло.
Отличная была кисть. Я покрутила его пальцы так и сяк — он не мешал, а я убедилась: да, хорошо. Молодцы. На совесть делают.
— Лучше всего нога, — тихонько сказал Клай — и я, как всегда, когда кто-то возвращался, узнала голос. Его голос. — Мэтр Фогель распилил сросшиеся кости — и сделал отдельные шарниры на каждый палец, сам. Вдобавок удлинил мне ходулю — вставил в бедро какой-то стержень или что-то в этом роде… Я вот только не пойму, почему всё равно так и тянет хромать — ходить-то теперь легко.
— Фантомная болезнь, — вспомнила я. — Надо с медиками поговорить, с мэтром Аглиром: он знает, как это лечить.
— Спасибо, — сказал Клай.
Взял клешню, прижался к ней губами. Фарфор холодный. Я его погладила по щеке — холодный. Почему-то и от этого больно мне стало — хотя чего я ждала-то. Всё правильно: два Узла.