— Мы постараемся, — сказала я. — Очень сильно. А там — что Бог даст. Иди.
— Ничего больше не скажу, — сказал Клай. — Ты и так всё знаешь. И оглядываться не буду: примета плохая.
— Вали-вали, — сказала я. — Философ.
— Идите, дорогой Клай, — сказала Виллемина. — Вам тоже нужно хоть немного отдыха.
— Мне — нет, государыня, — сказал Клай молодцевато, но с еле заметной грустью под словами. — Я бестия войны, я машина войны, будем отдыхать, когда мир настанет.
Он поклонился нам с Вильмой как офицер — глубоким кивком — и быстро пошёл по набережной прочь. А я не смогла ни шагу сделать, пока он не исчез в предутренних сумерках.
Тогда мы и пошли во Дворец.
В спальне Вильма так привычно сняла парик и надела чепчик с оборками, что мне это по сердцу резануло. Она освоилась уже. Для неё уже естественно. Для неё причёска — уже часть костюма, а не тела.
— Ты настолько сильная, что я поражаюсь, — сказала я. — Я даже завидую. Тому, как ты держишься, как ты держишь все удары Рока. Как воин.
Я помогала ей раздеться, как горничная, — и всё время хотелось её обнять и держать. Наверное, и Вильме хотелось: мы сели на кровать, обнявшись, — и Тяпка привычно просунулась между нами.
— И чему ты завидуешь, смешная, — сказала Вильма, положив голову на моё плечо. — Ты ведь рыцарь, ты воюешь, ты — на переднем крае, а я — фарфоровая тыловая крыска. Собираю по зёрнышку в наши закрома…
— Ну да, ну да. Давай будем прибедняться друг перед другом, — фыркнула я.
Вильма рассмеялась. Её смех мирил меня с её неподвижным фарфоровым лицом. Сейчас, когда она хихикала мне в шею, иллюзия была полной: я сидела с ней, как с живой.
— Надо поспать, — сказала я. — Просто надо.
— Не хочется, — Вильма потянулась, и это было невероятно мило и невероятно живо. — Эх, солдаты говорят: выспимся, когда помрём… наивные герои! Я вот померла — а выспаться удаётся так редко…
Впрочем, мы очень быстро заснули. В обнимку, как раньше. И Тяпка колечком устроилась у нас в ногах, прижимаясь к моей ступне согревшимися косточками хребта.
21
Я проснулась безобразно поздно. Вильма тихонько улизнула из спальни — а я даже не слышала как. Тяпка потягивалась на ковре, а потом завалилась на спину и замахала лапами — хорошо живётся собакам… Друзелла принесла мне деловой костюм — шерстяное коричневое платье, удобное и не слишком видно, если испачкается. Ни балов, ни парадов, подумала я. Уже приятно.
— А где государыня? — спросила я, пытаясь как-то причесать волосы, торчащие во все стороны, как стальные пружинки. Вотще.
Друзелла мягко отобрала у меня щётку и в несколько взмахов привела мои волосы в человеческий вид. Что-то в этом было магическое.
— Государыня в Штабе, — мурлыкала Друзелла в процессе. — С утра встречалась с послами из Междугорья и Горного княжества, потом пошла в Штаб, там мессир Лиэр и командующие армий. К трём часам — встреча с мессиром Рашем и Коммерческим Советом.
— А мне никто ничего не передавал? — спросила я.
Когда волосы хорошо заколоты — это невероятное блаженство. Не болтаются и в глаза не лезут, не щекочут — истинное счастье. Сразу улучшается расположение духа. Есть же люди, у которых волосы дивно выглядят и не мешают… а мои отросли — и вот снова ведьмина метла.
Счастливы мужчины. Могут остригаться очень коротко, а некоторые — вообще лысые. Небось если сбреет волосы девушка — от лысины все будут шарахаться не хуже, чем от заправского клейма Тьмы.
А оно и не Тьмы, вдруг пришло мне в голову. Оно… наведённый морок. Вроде порчи.
И я взглянула на свою бедную клешню каким-то другим взглядом.
— А вас ждут мессир Валор и мэтр Фогель, — сказала Друзелла. — И мессир Лиэр тоже хотел что-то сказать…
Она собиралась продолжать, но тут в дверь постучали — и заглянула головка фрейлины из свиты Друзеллы. Этих феечек, которые вечно кружились вокруг с шарфиками, пуговицами, лентами и пилочками для ногтей, было, по-моему, раза в три больше, чем нужно — я никак не могла запомнить их всех: хорошенькие и на одно лицо.
— Леди-рыцарь, разрешите? — мурлыкнула фрейлинка.
Но её отодвинул Жейнар. Просто вломился.
Он сиял, как новенький грош. Искусственный глаз ему было не вставить, потому что глазная орбита была сломана и веко сгорело — и Фогель придумал хитрость. Жейнар был в золотых очках, и на очках держался каучуковый и стеклянный протез глаза и брови. Шагов с десяти уже и не догадаешься, что у человека нет куска лица.
Но живой глаз блестел сильнее искусственного.