Не как в живое.
— Не плачь, пожалуйста, леди, — говорил Клай с отчётливой улыбкой в голосе. — Я ведь не могу тебе ничего обещать, чтобы утешить. Я, знаешь, очень испортился на фронте, обнаглел очень. Солдаты — грубые твари такие… убивают врагов, то-сё… а офицеры — вообще адовы зверюги, потому что должен же кто-то поддерживать хоть видимость порядка, и чтобы ад победить, надо быть страшнее ада. Ну ты понимаешь, я и обнаглел с ними за компанию.
— Осмелел, — всхлипнула я.
— Осмелел, — кивнул он. — До полной наглости. Могу даже сказать тебе, как я тебя люблю, леди-адъютант. Больше, чем Путеводную Звезду. С первого взгляда. Всегда буду любить. Тебя это ни к чему не обязывает, а ситуация нормальная: мёртвые не лгут некромантам же…
— Ага, к тебе это так относится, ага, — еле выговорила я.
— Неважно, неважно, тёмная леди, — говорил Клай, и его Дар сиял сквозь него… не как в часовне, а для меня только… и мне было нестерпимо больно, потому что всё это было бесполезно и безнадёжно, кроме нашего уже полного и окончательного братства, потому что всё равно ничего не могло быть, кроме него.
Потому что, если у меня хоть в теории могла выйти какая-нибудь счастливая семейная жизнь — я её продала, и вот же парадокс: я её продала за жизнь Клая в том числе — так и ад с ней, с перспективой счастливой семейной жизни, Иерарх прав: я тёмная монахиня, моё дело — служение, вот так пусть и будет.
Я приняла решение. И слёзы ещё немного запоздали, но, в общем, только немного запоздали. Дышать было уже легче.
— А что тебе помешает? — сказала я и даже попыталась улыбнуться сквозь слёзы. — Что тебе помешает, что мне помешает? Всё равно некроманты плохо созданы для семейной идиллии, Клай. Ну и пойдём сегодня на бал, будем танцевать, всё такое — а потом я буду ждать тебя с победой и залатаю, если вернёшься с дырой в груди, да хоть бы и в голове. И у нас будет столько счастья, сколько сможем, ну сколько-то сможем, верно?
— Будешь ждать меня, как Райнора? — спросил Клай якобы невинно.
— Буду ждать тебя, как тебя, дурная ты фарфоровая башка, — фыркнула я и рассмешила его. — Райнора — как Райнора, тебя — как Клая, других — как героев, и вообще… ты всё понимаешь и вредствуешь. Лучше скажи: ты что, выгнал отсюда своего боевого товарища ради этого любовного сюсюканья?
И Клай захохотал, впервые за наше знакомство заржал, как натуральный офицер.
— Пожрать его попросил принести! — еле выговорил и снова расхохотался. — Тебе, тёмная леди!
— Мяса? — спросила я.
— Чего дадут на кухне, — сказал Клай, чуть-чуть успокоившись. — Ты знаешь, что проспала до полудня?
— Кошмар, — сказала я. — Я мятая? Вся помятая?
— Свежая, как ранняя роза, — сказал Клай. — Святая правда.
Вот тут-то залаяла Тяпа, а в палату и вошёл Барн с солдатскими судками в руках. На нём не было повязки — и глаза у него блестели, карие, оба.
— Кушать подано, леди, — сказал он торжественно и поставил судки на прикроватный столик.
Из судков пахло приятно, и я сообразила, что есть хочу, давно хочу. Но Клай меня отвлёк.
— Красавец, — сказал он Барну. — Просто здорово. Если не знать, что протез, то и не заметишь.
— Ну-ну, — сказал Барн, самодовольно улыбаясь. — Не такой удивительный, как ваш, ваше благородие. И так только, для мирной жизни хорошо. Поедем на фронт — сниму и спрячу, чтоб не потерялся и не испортился…
— Э, Барн! — перебила я. — Зачем снимать? Они тебе не объяснили, что ли? Ты им не видишь?
Барн ухмыльнулся:
— Да вы что, леди! Он же стеклянный! Как им можно видеть, ну правда? Он так, чтобы девочек не пугать…
И Клай смотрел на меня поражённо.
— Так, — сказала я. — У тебя, Барн, как и у меня, фантомной болезни нет. Её, видимо, и не бывает, когда в жертву отдаёшь. Но ты же сам сказал, что ты как некромант, значит, тебе надо понять: глаза нет, но призрак глаза у тебя, быть может, и есть…
— Ох ты ж… — присвистнул Клай. — Ты хочешь сказать — как Райнор…
— Именно! — я вскинула палец. — Тебе надо попробовать им увидеть, Барн. Вернее… как бы… через него, понимаешь? Призрачным мёртвым глазом.
Барн несколько секунд смотрел на нас, приоткрыв рот: вот реально челюсть у человека отвисла от обалдения, как на карикатуре. Но в это время он, видимо, понял, что мы не шутим.
И лицо у него из обалдевшего стало сосредоточенным.
А из сосредоточенного — испуганным. Да нет — потрясённым.
— Ва-аше благородие, — пробормотал он, — а что это за… вот это тёмное пламя у вас вот тут… это я Дар, что ли, вижу сквозь вас? И сквозь леди, простите…