Вильма обняла меня и положила голову на моё плечо.
— Я так тебе благодарна, — сказала она тихо. — За то, что ощущаю ветер лицом, за запах соли… за то, что я почти живая, так благодарна тебе, сестричка. Вседержителю, Нут и тебе.
От её слов острой болью полоснуло сердце.
— Тяжело тебе? — спросила я, слизнув соль с губ.
— Тяжело принять неподвижность лица, — задумчиво и грустно сказала Вильма. — Хочется улыбаться. Иногда хочется плакать. Но, с другой стороны, спокойное лицо успокаивает и душу… мысли — рациональнее, разум — яснее.
— Я твою улыбку слышу, — сказала я, обнимая её. — И не только я.
— Хорошо, — сказала Вильма, и я снова явственно услышала улыбку. — Тогда вот: ещё мне порой хочется воды. Плеснуть воды в лицо… но мой новый лейб-медик, мессир Фогель, пока запрещает. Будет водоотталкивающая пудра — смогу плеснуть, так он обещал мне.
— Мэтр Фогель? — поправила я.
— Мессир, — рассмеялась Вильма. — Теперь дворянин — и с орденом «За светлое служение». Он делает не меньше, чем военные медики… почти не спит, бедняга. Я хотела дать ему понять, как ценю его… и как его ценит Прибережье. Милая моя Карла, — продолжала она, повернув меня лицом к себе, — тяжело и описать, насколько это ценно: жизнь! Жизнь! Мы, фарфоровые, чего-то лишены, да. Мне порой ужасно хочется кусочек горячего хлеба… или персик… но ведь это такая малость сравнительно с тем, что я живу, я мыслю, я чувствую! Я действую, драгоценная моя сестричка! Я могу быть с теми, кого люблю, и в месте, которое люблю всей душой!
В её тоне появилась страстная сила — и кукольные глаза блестели острым живым блеском. Фарфоровая или нет — она была живая, она меня восхищала.
— Мы победим, — сказала я.
— Ещё как! — рассмеялась Вильма. — Если сможешь, будь сегодня у меня на вечернем приёме. Званы леди Итара из дома Золотой Зари, мэтресса Свейта из дома Осеннего Ветра и леди Лина из дома Пионов и Роз.
— Тю! — хихикнула я. — Кто эти тётки?
— Итара и Лина — певицы из Королевской Оперы, — сказала Вильма. — А Свейта — актриса из Музыкальной Комедии. Они очень знамениты среди любителей музыки, у них множество поклонников. И после каждой премьеры вся столица напевает… Даже ты слышала, я думаю, мурлычут все наши фрейлины: «Ах, как я тебя ждала-ла-ла-ла!» — и рассмеялась весело.
— Ничего себе, какие особы бывают у тебя по вечерам! — я тоже развеселилась. — Я им настроение испорчу. Вечерний концерт, а?
— Нет! — Вильма мотнула головой. — Эти милые дамы прибудут по делу. Во-первых, они дадут выездные концерты в Лавандовых Полях и Западных Чащах.
Я свистнула:
— Ничего себе… Храбрые!
— И верные, — кивнула Вильма. — А во-вторых, мессиры Дельм из дома Дельфинов и Альтар из дома Зимней Радуги покажут два новейших изобретения, требующих одобрения этих дам. Первое — светописец, который снимает светокарточки не по одной, а лентой.
— Зачем? — удивилась я.
— Уверяют, что, пропуская эту ленту перед источником света, можно получить движущееся изображение, — сказала Вильма воодушевлённо. — А второе — механический звукописец.
— Ого! — завопила я. — Ничего себе!
— Да. Представь: движущееся изображение певицы и запись её голоса. Концерт даже там, куда она не сможет приехать. Или… моё изображение, дорогая сестричка. И запись моих слов. Или твоё изображение, или мессира Лиэра, Раша — кого угодно. Это гениальное изобретение. Очень полезное.
— Конечно, я приду смотреть, — сказала я. — Ужасно хочу посмотреть, как двигается изображение. Они ведь принесут оборудование?
— Обещали, — сказала Вильма. — Наши гостьи тоже хотят посмотреть. Предполагается, что мы на пробу сделаем светописный концерт для того, чтобы показывать его бойцам на фронте.
— И мне интересно, — сказала я.
Я хотела сказать ещё что-то, но тут закончилась наша пауза: на балкон, кутаясь в шаль, выглянула Друзелла.
— Мне жаль, прекрасная государыня, — сказала она, и по её тону я слышала, насколько ей впрямь жаль. — Вас ожидает мессир Броук со сводками, а леди Карлу просили срочно спуститься в лабораторию. Мессир Жейнар уверяет, что доставили что-то ценное.
— И мерзкое, — продолжила я в тон.
— Ох да, — грустно согласилась Друзелла. — Скорее всего, моя милая, мерзкое.
— Обнимаю, целую, — нежно и печально сказала Виллемина. — Иди, иди, дорогая. Я понимаю. И мне надо идти.
Я поцеловала её по-настоящему, в тёплую фарфоровую щёку. И убежала вниз.