— Хорошо, — сказала я и сама протянула руку.
Правую руку. Ричард улыбнулся и взял клешню. Кажется, другую руку он отдал Ольгеру и Жейнару, но я уже не уверена. Я провалилась в его воспоминания.
26
Не семнадцать. Двадцать один. Просто выглядел некрупно. Конституция такая.
Он проучился в семинарии два курса. Наставником хотел быть, его дома пожилой наставник любил, привечал, грамоте учил, даже письмецо написал ректору семинарии. Ричард довольно легко поступил и хорошо учился, кстати. Но бросил, нанялся на фабрику разнорабочим: из деревни, из дома, написала мать, отец заболел, нужны деньги. Ричард пошёл зарабатывать деньги для своих.
К началу войны он даже сделал некоторую карьеру: освоил пресс, на нём клепал заклёпки и болты. Радовался: зарабатывал вдвое больше, посылал деньги домой, хватало и на книжки. Иногда удавалось послушать хор в храме на праздничной службе. Переехал из рабочей общаги в комнату в меблирашках. Казался себе состоятельным человеком, идущим в гору. Прямо роскошная жизнь получалась — и он всё надеялся накопить немного и доучиться.
Но потом призвали. И точка.
Это всё я поняла в один миг. Просто он это знал — и я теперь это знала.
Сначала ему было не страшно. Он ведь шёл воевать за святое дело. За Сердце Мира и Святую Розу, за царство Божие на земле, за всеобщее братство без границ. Ричард иногда читал газеты — и от идеи всеобщего братства, без границ, войн и зла, у него захватывало дух. В конце концов, в Писании примерно это же и говорилось, так что он не сомневался вообще. Ну силы зла сопротивляются — естественно же, нет?
Про жителей Прибережья он просто не думал. Враги представлялись ему чем-то вроде адских гончих… впрочем, он особенно не думал и о них. Просто жил.
Смущали Ричарда только жандармы. И офицеры, во всяком случае, многие. Его и раньше смущало начальство, но не так. На призывном пункте, где у него забрали документы и отправили к новобранцам, он впервые ощутил неожиданный кромешный, безнадёжный ужас, от которого хотелось свернуться клубком.
Офицер-то был обычный. Обычная скучающая рожа.
Но Ричарда накрыло так, что он чуть не рехнулся от ужаса.
Потом притерпелся, стало чуть легче. Но страх уже не отпускал. Время от времени становился нестерпимым, как боль.
В учебке страх почти ушёл. С винтовкой Ричард справился неожиданно лихо — я чувствовала, как лихо, как ему нравилось пострелять. Внезапно выяснилось, что меткая стрельба — у Ричарда талант, он расстреливал мишени, жаря в десятку, с весёлым азартом, под радостные вопли других новобранцев… но вдруг поймал на себе взгляд унтер-офицера и принялся тереть глаз.
— В глазу, ребята, что-то будто лопнуло, — говорил он извиняющимся тоном.
И лупить в десятку перестал. Подумал, что ведь могут сделать и снайпером — и содрогнулся, представив голову живого человека на месте красного кружка.
«Нет уж, — думал он в этот момент. — Буду, пожалуй, как все».
По мне, в учебке ему было ужасно. По-моему, новобранцев гоняли, как бродячих собак, мне внутри Ричарда было нестерпимо, всё восставало, я корчилась от жалости и ярости одновременно. Когда унтер выбил ему зуб за то, что он на мгновение опоздал в строй, когда его и его приятеля по имени Эгель заставили зимней ночью отбивать с крыльца наледь столовыми ножами, — когда вся эта казарменная дичь промелькнула передо мной, совершенно живая, мне захотелось поубивать всё тамошнее начальство. Но я не чувствовала, чтоб Ричарду пришлось совсем уж нестерпимо. Он как-то очень легко воспринял. Я даже ощущала его эту беспомощную и наивную улыбочку: так армия же! К войне готовят, муштра, известно. Он даже сказал тому самому Эгелю, которого трясло от бешенства после очередной выходки унтера:
— Говорят, после таких психов, как наш ротный, в окопах легче. Я так и чувствую, что легче: я на тех врагов уже плевать хотел, не страшнее они унтера!
И Эгель коротко заржал, тут же заткнувшись: побоялся, что услышит начальство.
Про нас там болтали чудовищные вещи, но на Ричарда они не производили особенного впечатления.
— Ну ад, понятное дело, — говорил он, когда сослуживцы особо наседали с пропагандой. — Не маргаритки, враги, ясно. Бог даст, победим.
В общем, месяц Ричард кротко вкалывал на земляных работах, не особо жалуясь, даже когда стёр себе ладони до крови черенком лопаты. Учился стрелять и бросать гранаты. И как-то всё это его особо не задевало — и ещё он легко дружился с другими солдатами. Они к нему относились покровительственно, угощали, если удавалось раздобыться едой, — и я их хорошо понимала, на самом деле. Ричард-то тоже был готов помогать всем и каждому… Предполагалось, что ещё два месяца его команду будут обучать, — но в один не слишком-то прекрасный день им сообщили: всё, братцы, присяга и фронт.