— Давай, давай! Осаживай!
Машинист выглядывал из паровоза, но за шумом пара не слышал ее слов. А она продолжала кричать:
— Осаживай, говорю тебе, растуды тебя эдак! — и, перепутав сигналы, махала рукой понизу.
Я весь кипел.
Машинист, увидев ее сигнал, двинул паровоз вперед.
Фроська взмахнула кулачищами и завопила:
— Куда прешь, старый хрыч?! Не разбираешь, где перед, где зад?!— Она снова выругалась по-мужски.
Сбавивший пар машинист высунулся из окна и заметил зло:
— Это у тебя, толстой коровы, ничего не разберешь. А у меня перед — труба на паровозе.
— Ты с кем разговариваешь, старая колода?! — закричала Фроська.
Еле сдерживая себя, я подошел к ней и приказал тихо и угрожающе:
— Уйдите!
— Меня...
— Уйдите!
— Ах, вот как? Меня и рабочие, и инженеры оскорбляют! При исполнении обязанностей!
— Если ты не уйдешь...
Ее как ветром сдуло.
Я вернулся в техкабинет и сжал голову руками. Меня всего трясло.
Неожиданно над ухом прозвенел звонок. Я вздрогнул.
— Снежков?
Это был голос Хохлова.
— Да.
— Ты чего это, черт побери, молодые кадры зажимаешь? Не успели работника назначить, а ты уже контры строишь? Да еще в присутствии машиниста оскорблять вздумал.— Он говорил без обычной ругани, видимо, считал неудобным показать, что заинтересован в Фроське.— Прибежала ко мне Ашанина, понимаешь, и вся в слезах. Жалуется: дежурство сорвал.
— Прежде, чем становиться на дежурство, надо выучить простейшую сигнализацию,— перебил я Хохлова, стараясь говорить спокойно.
— А ты зачем поставлен? Научи.
— Если я каждого случайного человека буду...
— Больно грамотен стал! — не выдержал, наконец. Хохлов.— Еще мне будешь указывать! Разберусь завтра, целым не оставлю!
Он бросил трубку.
Я усмехнулся. «Что ты еще скажешь, когда узнаешь, что я вытряхнул твою кралю из кабинета?» И чтобы хоть сегодня не было этих разговоров, уехал на Островок. А когда вернулся, меня словно что-то подмывало проверить техкабинет.
Диспетчерша встретила меня словами:
— Сам приезжал. Обратно вселил. Кричал, ногами топал. Сказал, что с вас шкуру спустит за самоуправство.
Я дернул дверь в кабинет.
— Не открою!— крикнула Фроська,— Все слышу — стенка тонкая!
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери! — сорвался я.
— Не велик хозяин, чтоб приказывать!
— Завтра же освободите техкабинет!
— Директор знает, что ему нужно: кабинет твой или я!
—Я взломаю дверь!
— Попробуй, сломай! Тогда сломают те бока на собрании, как в прошлый раз! Щепки от тебя полетят! Да и девицу твою целой не оставят!
Теряя самообладание, я схватился за ручку и остервенело дернул дверь.
Тогда Фроська прекратила ругань, выжидательно помолчала. Видя, что я не отказываюсь от мысли сорвать дверь, сняла телефонную трубку и попросила:
— Девушка, Пров Степаныч у себя?
«Звонит Хохлову»,— понял я.
— Нет?.. Али дома?
«Неужели она осмелится разговаривать с Хохловым при жене?»— удивился я.
— Тогда дай мне дом... Пров Степаныч, Ашанина говорит...
Я грустно усмехнулся и вышел из диспетчерской. «Разве можно было сомневаться,— думал я.— Наглые люди способны на все. Нет, надо уезжать. К черту Хохлова и его приближенных! В конце концов, какое мне дело до них? Уеду на новое место, уговорю Ладу...»
Но Лада, выслушав меня, сказала:
— Что ты! Теперь тебе никак нельзя уезжать. Тогда ты даже в своих глазах будешь трусом.
— Да хоть в чьих,— сказал я устало.— Какое мне дело?
— Саша!
— Пойми, Ладочка, что мне опротивело все. Из-за какой-то Фроськи терять самообладание... Посмотри, до сих пор руки дрожат.
Лада подошла ко мне, прижала мою голову к груди:
— Ну, что ты, Саша?
Я хотел покачать головой, но ее руки не дали мне этого сделать. Тогда я освободился от них и сказал:
— Пока ты со мной — согласен бороться. Но ты скоро уедешь...
— Ну, как я уеду от тебя в такую минуту, глупый ты мой? Как я брошу тебя?— прошептала она.
— Лада!— произнес я, задохнувшись, и припал губами к ее руке.
Гладя мои волосы, она шепотом успокаивала меня, и мало-помалу мое напряжение прошло.
— Ну, вот видишь,— сказал я.— С тобой мне ничего не страшно. Ничего. Когда ты рядом, я — сильный.
— Ты и так сильный,— покачала она головой.— Мне еще Володя рассказывал о твоем упорстве, благодаря которому ты спас ногу.
— Глупости. Один я бы ничего не смог. Там был мой профессор, друзья по палате... А я, в общем-то, видимо, слабый...