Когда я дошел до этих рассуждений, мне показалось, что меня нагнал Калиновский. Я вздрогнул и оглянулся. Нет, тротуар был пуст.
«Да, почему бы не помочь Шельняку?»— снова подумал я. И снова посмотрел по сторонам. Нет, Калиновского не было.
Но до самого дома, пока я думал о Шельняке, Игорь Владимирович незримо шагал рядом со мной. Я ждал, что он заговорит, но он молчал. Тогда я стал говорить за себя и за него. Получалось так, что я не должен был давать рекомендации Шельняку. Однако воспоминания о сульфидине накладывали на меня обязательства. И потом ведь я уже обещал ему — не смог отказать этим меланхоличным глазам... Что бы мне на это сказал Игорь Владимирович? Ну-ка?
Оказалось, что он сказал бы одно слово: «Шельма»...
— Ты чем-то огорчен?— удивленно спросила меня Лада, ожидая, когда я умоюсь, держа полотенце в руках.— Ты задержался. Я уже два раза разогревала обед. Придется подождать минутку. Что-нибудь случилось?
— Да так, ничего особенного.
— А ты знаешь, Саша, я нашла тебе уйму незримых союзников,— сказала она с сияющими глазами.
Опять Калиновский встал рядом со мной. И опять сказал одно слово: «Шельма».
— Незримых?— спросил я,— Я сейчас одного такого уже встретил.
— Ты все шутишь. А я нашла настоящих союзников. Ты Пржевальского знаешь?
— Великий путешественник?
— Нет,— рассмеялась она.— Станислава Пржевальского. Спортсмена.
— Да,— сказал я неуверенно.— Был как будто такой бегун перед войной.
— Вот именно! А ты знаешь, что у него на фронте были перебиты обе ноги и ему врачи, как и тебе, предсказывали остаться инвалидом?
— Нет.
— Ну, вот то-то! А он прошлым летом побил всесоюзный рекорд! Как?
— Здорово.
— А о Евгении Гецольде?
— Не припомню,—признался я извиняющимся тоном.
— Он выиграл первенство Тюмени по лыжам!— заявила Лада торжественно.
— И?..
— И... без руки, которую потерял на фронте!
— По лыжам и без руки?
— То-то и оно! Ну, а о Мересьеве-то ты уж, конечно, слышал? А он ведь тоже был спортсменом! В Камышине!
— О Мересьеве слышал.
— А о Вячеславе Щербакове?
— Боксер?
— Да. На фронте потерял руку, и стал лучшим в стране тренером и воспитал целую плеяду чемпионов.
— Слушай,— сказал я шутливо,— а тебе не приходила мысль сделать на этом материале диссертацию?
Лада обиделась:
— Я так для тебя старалась...
— Ну, не сердись.— Я подошел к ней и прижал ее голову к своей груди.
Посмотрев на меня снизу вверх, она улыбнулась; после паузы, опустив глаза, произнесла задумчиво:
— Но больше всего твою судьбу мне напомнила судьба Юрия Дуганова...
Я ждал; молча гладил ее волосы.
— Видишь ли, в отличие от тебя, он по профессии спортсмен. На фронт ушел из института Лесгафта, был ранен в ноги... На вопрос о возвращении к профессии врач ему сказал: для него остался один вид спорта— шахматы... В голодном и холодном Ленинграде Дуганов начал поднимать штангу... сидя на стуле... Появилась сила, организм окреп, он стал даже ходить... Но бывает так, что... вот не везет человеку... Буквально накануне снятия затемнения (это уже было без нас с тобой) на него в темноте налетела машина... И снова ему перебило обе ноги... И все-таки... И все-таки он нынче стал мировым рекордсменом по штанге...
Лада замолчала, потом нежно прижалась щекой к моей груди. Мы долго стояли не шевелясь.
Стараясь сделать ей приятное, я спросил осторожно:
— Где ты все это раскопала?
Она усмехнулась, посмотрела на меня и сказала с неожиданной гордостью в голосе:
— Ты забыл о моей специальности. Я же—библиограф!
— То ты и ходила все это время, как мы переехали в город, с такой загадочной улыбкой на физиономии?
— Какой ты догадливый,— снова рассмеялась она.— Я всю неделю копалась в газетах и журналах. Идем, я покажу тебе целый список.
Я поцеловал ее в лоб.
А ночью, когда Ладина голова покоилась на моей руке, долго не мот уснуть. Мысли были самые разные. Сквозь сон подумалось, что Калиновский— здесь, в темной комнате; мне даже послышались его слова:
«Да, есть парни, которые потеряли на войне ногу или руку и вернулись в большую жизнь, а есть еще и Шельмы... А что они делали во время войны — ты знаешь».