Я потянулся к кетовой икре.
— Правильно,— сказал Хохлов.— К хорошей водке нужна хорошая закуска. Подожди, сейчас нам стерлядки привезут. Уху будем есть. Любишь стерлядь? Царь-рыба. Правильно, Тамара?
Я густо намазал икрой большой ломоть хлеба. Хохлов ждал. Все чокнулись. Я отпил глоток и протянул бутерброд Мишке.
— Не пьешь? Меня обижаешь?— Хохлов зло швырнул стакан с водкой в костер и хотел вскочить. Но Тамара резко наклонилась к нему, обвила его шею длинными руками.
— Пров Степанович! Я хочу рыбачить! Снежков, научите меня.
Багровое лицо Хохлова расплылось в улыбке.
— Ладно,— согласился он,— подождем до стерлядки.
Он откинулся на сверкающий фланелевой подкладкой реглан, глядя, как мы идем к песчаной косе. Мишка, сведя глаза к переносице, слизывал с ломтя икру.
— Дядя Саша,— шептал он, дергая меня за руку,— А это что такое? Я никогда не едал.
— Икра, Мишка. Есть такая большая рыба — кета.
Упершись каблуками плетеных босоножек в сырой песок, Тамара остановилась и раскрутила леску.
— Мишка, доставай червей,— сказал я.
Не спуская взгляда с икры, Мишка полез в карман, и вдруг лицо его вытянулось и стало удивленным.
— Дядя Саша,— сказал он испуганно.— Вот мама письмо вам велела передать, а я забыл.
Он протянул измятый конверт. Узнав Ладин почерк, я спрятал письмо в нагрудный карман. Я не хотел, чтобы это письмо видела Тамара.
А она, вытянув маленькую рыбку, хлопала в ладоши и прыгала. Это была уже не та девушка, которая курила у костра, подтянув колени к груди, и глядела на меня с усмешкой. Сейчас она походила на школьницу. Возникшая было неприязнь к ней у меня исчезла совсем, когда она, услышав Мишкин шепот: «Дядя Саша, я еще хочу этого»,— рассмеялась и принесла икру, шпроты, хлеб и сказала:
— Ешь все. Пров Степанович не обеднеет.
Мальчишка забыл о рыбалке, ради которой шел сюда, и, поставив банки между худеньких колен, торопливо набивал полный рот. А девушка смеялась, хлопала в ладоши, выдергивала сверкавших на солнце рыбок. Увидев плывущую к нам лодку, она закричала сердито:
— Куда правите, не видите — я ловлю рыбу!
Мужчина с бархатными бровями и миндалевидными меланхолическими глазами на лошадиной физиономии, кланяясь, прикладывал к сердцу бледные руки, извинялся за свою ошибку взглядом. Это был заместитель Хохлова по административно-хозяйственной части; фамилия его была Шельняк, но все его звали «Шельма».
В происхождении этого прозвища была виновата Тамара. Рассказывали, что в прошлом году, то есть в те времена, когда для нее еще не была придумана должность экономиста и ей приходилось работать секретаршей у Хохлова, к ней пришел мужичок-плотник и поплакался на то, что его бригада не может получить расчет; работа окончена и принята, но все нет ни товарища Хохлова, ни товарища Шельмы. Тамара рассмеялась и сказала, что «товарищ Шельма» его сейчас примет, и пропустила в кабинет замдиректора. Мужичок вошел и так и назвал Шельняка Шельмой: «Товарищ Шельма, я до вас...» Был скандал, Шельняк рвал и метал, но прозвище прилипло к нему крепко. Так вот этот самый Осип Николаевич Шельма и кланялся сейчас заискивающе Тамаре.
Напуганный сердитым окликом хохловской приближенной, он вцепился в плечи старика-бакенщика, сидящего на веслах, и шипел на него по-гусиному.
А Тамара, продолжая злиться, ворчала:
— Дурак, всю рыбу распугал...
Когда нас позвали к костру, Тамара ударом острого носка сбросила пустые банки из-под икры и шпротов в реку и побежала хвастаться уловом. Ей хотелось непременно сварить уху из выловленной мелочи, и никакие доводы Хохлова, что готова стерлядь, не помогали.
Сидя у скатерти, поглядывая на рыбачившего Мишку, я слушал директора, который говорил мне о том, чтобы я учился работать у старших. Долотов и Шельняк поддакивали ему. А у меня на душе накапливался горький осадок от всего этого, перед глазами вставали двухэтажные нары в узком бараке, мокрые бахилы и портянки, сушащиеся над раскаленной печкой, растрепанные девушки с голыми плечами, мазутные факелы, месиво из снега, торфа и воды... Хохлов умиротворился, рука его небрежно поглаживала Тамарино колено, обтянутое шелковым .чулком, слова звучали беззлобно:
— Работа — работой. Ты знаешь, какой мы участок держим? Торф — это танки. Потому я за работу спрашиваю. А дружба — дружбой. Кто у меня в гостях — ешь, пей, как у себя дома. Хоть мастер, хоть бакенщик. Правильно я говорю, старик?