Это тоже было для меня неожиданно. Но если бы я и хотел сейчас возразить, то не смог бы объяснить, почему переехал от Насти.
Удар оказался нанесенным с такой расчетливостью, что я склонил голову.
Хохлов спросил у Долотова:
— Все?
Тот кивнул. Хохлов неторопливо повернулся всем телом к Шельняку, посмотрел на него. Миндалевидные глаза Шельняка забегали, и я понял, что удар этого человека должен доконать меня.
К моему удивлению, Хохлов отвел от него глаза, поднялся грузно, медленно. Откашлялся, сказал хрипло:
— Я отвечу на вопрос начальника ЖКО. С бытом у Снежкова неблагополучно. С бабами запутался, потому и меняет квартиры. Вот зачитаю заявление.— Он взял со стола бумажку и, держа ее в вытянутой руке, далеко от глаз, начал читать: «Я считаю своим долгом доложить о морально-бытовом облике инженера Снежкова А. Н. Он показывает отвратительный пример молодежи предприятия, а еще комсомолец. Весь поселок знает, что он жил с уборщицей общежития ИТР Косолаповой А. М., пользуясь тем, что у нее погиб на фронте муж. Но ему показалось, что выгоднее жить с буфетчицей столовой Казаковой Е. Н., так как она подкармливает его продуктами. А в Москве у него живет невеста Регинина Л. Н., которой он дает телеграммы. Прошу обратить внимание на моральный облик этого двуличного человека и сделать соответствующие выводы».
Я бы, наверное, промолчал, но когда услышал Ладино имя, не выдержал и вскочил. Мой взгляд встретился с взглядом Дьякова, но тот опустил глаза, тяжело засопел, неуклюже переменил позу на стуле.
Тогда я снова посмотрел на Хохлова и крикнул:
— Это клевета! Вы только скажите, кто посмел это написать?!
— Молчать!— гаркнул Хохлов. Он швырнул письмо на стол и уже спокойно заявил:— Скажу. Она секрета не делает, не боится... Рядовой работник бухгалтерии— Меньшова. Спасибо ей за бдительность. Докладная давно получена. Правильно сказал Сопов: не хотел я сора из избы выносить,— положил докладную под сукно,— думал, одумаешься. Считал, что воспитаю из тебя работника. А ты оказался склочником. В тяжелую для предприятия минуту решил клин в коллектив вбить, расшатать дружный коллектив.
Он уперся кулаками в стол, наклонился над ним и, сверкая глазами, сказал:
— Думаешь, не знаю, что ты писал в главк? Ты честный сигнал Меньшовой назвал клеветой, а клеветником-то оказался ты. Так ведь и комиссия признала.
Взгляд Дьякова остановился на мне — из хмурого превратился в удивленный.
Хохлов грузно опустился в кресло, обвел глазами кабинет, спросил:
— Ну, кто еще хочет?
И совсем неожиданно для меня подняла руку Тамара, подняла небрежно, не меняя томной позы. Опустив плавным жестом папиросу в хохловскую пепельницу, натянув юбку на шелковые колени, не поднимаясь, сказала:
— Рыльце в пушку у Снежкова, что и говорить.
Я встретился с ее наглым взглядом, но она глаз не отвела, усмехнулась. Медленным жестом поправив крашенные перекисью водорода волосы, собранные надо лбом башенкой, продолжала:
— Парень красивый, молодой, офицер. Отбоя от баб нет. Вот и пользуется. А о том, что комсомолец, забыл...
— Все у тебя?— спросил Хохлов.
Повернулся к Шельняку, сказал сердито:
— Ну, а ты что молчишь?
Миндалевидные глаза Шельняка забегали, как мне показалось, растерянно, и я подумал, что ему не хочется выступать.
Но он сутуло поднялся.
— Снежков напрасно называет письмо Меньшовой клеветническим. Могу подтвердить, что ради уборщицы Косолаповой он пошел на преступление — израсходовал талоны на хлеб, которые был обязан сдать.
Я растерянно посмотрел на него, на Тамару и сказал:
— Но вы же знаете, для какой цели я использовал их?
Тамара не отвела глаз, усмехнулась, а Шельняк потупился. Он, видимо, колебался. Вздохнув, признался:
— Действительно, на талоны был выменян сульфидин для Настиного сына.
Хохлов оборвал его:
— Все ясно... Все у тебя?
— Все,— торопливо согласился Шельняк.
Я видел, как Дьяков опять засопел, заерзал на стуле.
Хохлов сказал веско:
— За морально-бытовое разложение и разбазаривание хлебных талонов объявляю Снежкову строгий выговор с занесением в личное дело. Как будет послана замена, снимаю Снежкова с должности. На этом кончим.
— Дайте мне слово!— крикнул я.
Он сказал холодно:
— Дискуссии разводить будем после войны. Сейчас не время. Приступаем к работе.