— Не Лида, а Лада,— поправил я.
— Здесь написано Лида,— возразил обиженно девичий голосок.
— Большое спасибо.
Я положил трубку на рычаг и вернулся к столу. Пиршество шло по-прежнему.
Я поднял стакан с водкой, который стоял непригубленным передо мной на протяжении трех часов, и сказал Семену и Фене:
— Вы напрасно сердились на меня за то, что я не пью. Сейчас я готов выпить. Помните, я пил за ваше счастье по дороге в Раменку? Теперь выпейте вы за мое.
Видя, что Семен хочет произнести мой тост вслух, я попросил его:
— Не надо. Только вы двое.
Я выпил стакан, отломил корочку от рыбного пирога и, попрощавшись с хозяевами, ушел незаметно.
Была прохладная ночь. Я застегнул все пуговицы на шинели и поднял воротник. Серые облака закрыли наполовину небо. Дул ветер. Я пошел вдоль улицы. Почти во всех домах еще горел свет. Сквозь двойные рамы доносились глухо песни и шум.
За поселком лежала умиротворенная тишина. Я долго шел навстречу ветру. Звезды постепенно прятались за облака, и не успела исчезнуть последняя из них, как пошел дождь. Пришлось вернуться назад. Уже раздеваясь, дома, я услышал гром; в ответ ему залилась лаем собака. Часто сияла молния, и тогда моя комната освещалась голубым светом. Испуганный лай собаки долго не давал мне уснуть.
На работу я вышел с головной болью. Но сейчас ничто не могло омрачить моего настроения. От мысли, что я скоро увижу Ладу, во мне все ликовало. Даже визит к Хохлову с просьбой об отпуске на четвертое число не омрачил мне настроения. Я молча протянул ему заявление, и он, не поднимая на меня взгляда, хмуро подписал его и подвинул по стеклу, прикрывавшему зеленую столешницу. На мою благодарность он ничего не ответил.
Четвертого ранним утром я доехал на дрезине до Мелешино, пересел там на пассажирский поезд и через два часа был в городе.
С вокзала еще не были сняты красные флаги. Напротив, на площади, висела огромная фанерная карта с яркими стрелками, окружавшими Германию. Мальчишка в пилотке, надвинутой на уши, деловито швырял в фашистскую Германию грязью. У меня, как и у всех, наблюдавших за этим, не было желания остановить его. Пожилой сержант в фуражке с красным пехотинским околышем подзадоривал малыша:
— А ты в самое логово, в логово.
Когда очередной комок грязи прилип к Берлину, сержант удовлетворенно крякнул и принялся скручивать цигарку.
Крепкие девушки с черными разводами под носом разгребали лопатами дымящийся асфальт. Я не удержался и оставил след на аспидной его поверхности, услышав в свой адрес беззлобную ругань парня, управляющего катком. В стороне шофер мыл грузовик. Вода трещала в пожарном рукаве.
Вдоль улицы висели обмякшие после дождя разноцветные вымпелы.
Меня обгоняли машины, с шелестом разбрызгивая лужи. Промчался длинный ЗИС, и маленькое солнце сверкнуло в его никелированном колесе.
Чтобы убить время, я взял билеты на первый сеанс кино. Когда сеанс кончился, было всего десять часов. Еще четыре часа оставалось до прибытия самолета из Москвы. Я зашел в магазин «Динамо» и купил ядро. Заглянул в сквер. Но не сиделось, и я отправился бродить по городу. Пристроился в хвост у киоска «Союзпечати». Газета пахла свежей краской. Новости были изумительные. Война должна была закончиться со дня на день.
Я прочитал все, и у меня еще осталась уйма времени. Милиционер объяснил мне, где найти автобус, идущий на аэродром, и я потихоньку побрел к остановке. Вскоре брызнул дождик. Но он так же неожиданно кончился, как и начался. На остановке я стал в очередь. Подходили и уходили самые разные автобусы, только не было моего. Через двадцать минут я начал беспокоиться и спросил, часто ли ходит автобус до аэродрома. Никто не знал. Я постоял еще минут десять и пересек улицу, но и там не значилось моего номера. Вдруг как-то сразу не стало времени, которое еще так недавно тяготило меня, и я начал лихорадочно расспрашивать прохожих о своем автобусе, но никто ничего не мог мне объяснить толком. Все говорили, что автобус останавливается на этой площади, но где — никому не было известно. Как назло, не показывалось ни одного милиционера. Я со страхом поглядел на часы и сообразил, что остается одно — позвонить на аэродром. И опять, как назло, не видел ни одного телефона-автомата. Наконец, меня направили в нижний этаж универмага. Я порылся в карманах, но у меня были монеты всех достоинств, кроме гривенника. Пришлось стать в очередь к кассе. Очередь двигалась медленно, и я не спускал тревожного взгляда с часов. Наконец, я наменял полную горсть десятикопеечников, но телефон оказался занят. Какая-то девица сердито повернулась ко мне спиной и не обращала внимания на мое нетерпеливое постукивание по стеклу кабины. «Скажи еще спасибо, что телефон исправен,— подбадривал я себя.— А то могло бы оказаться хуже». Но подбадривание помогало плохо, так как секундная стрелка неумолимо делала круг за кругом, и я не вытерпел и распахнул дверцу. Девушка испуганно потянула ее на себя.