Кеша на миг представил, как трепещутся еще живые рыбы, как их становится все больше и больше, а тот все черпает и черпает из реки серебряные слитки: ему надо много икры. Очень много. Даже медведи, которые пришли на запах гниющей рыбы, не смогли пожрать всего, что нахватал из реки тот. Груды скелетов лежат ровно, одни к одному, неразвороченными. И еще валяются вокруг обрывки снастей и несколько обручей с бочек. Поодаль под громадными елями остатки жилища, и снова тут побывал медведь и снова разрушил, разметал его.
К месту гибели медведицы Кеша вышел не случайно. Хорошо набитая медвежья тропа примерно в полукилометре разветвлялась, терялась в мари сотнями отдельных следов. Это было похоже на то, что звери будто бы натыкались на неприметную для глаза преграду и круто поворачивали в сторону, каждый своим следом.
Старая тропа, что секла марь ровной, широкой дорожкой, уже едва виднелась в зарослях голубичника и жимолости. И все-таки на этой брошенной дороге угадывался след осторожного крупного зверя. Он проходил тут ежегодно напруженным, сторожким шагом. Что-то неумолимо влекло его туда через марь, к черневшему широкому кусту кедрового стланика, к лиственкам, выбежавшим на опушку.
В том, что впереди должна быть ловушка, западня, капкан или петля, Кеша не сомневался. У медведей очень слабое зрение, но удивительно чуткий нюх. Запах опасности заставлял их резко менять направление, уходить с тропы. И только один из большого их рода осмеливался идти навстречу этому запаху. Каждую весну, крадучись, готовый в любую минуту встретить опасность, пересекал он марь тропою своих предков.
Подле самого куста стланика медведь останавливался ненадолго, топтался на месте — тут голубичник, клюквенник и багульник были вытоптаны до земли, — а потом скользким, осторожным шагом обходил куст.
Кеша раздвинул ветки стланика. У ног его лежал скелет зверя, перехваченный витком стальной петли. Ему показалось спервоначалу, что по костям медленно струится тело змеи. Он присел на корточки, рассматривая то, что некогда было молодым, красивым зверем. Мелкие косточки растащило воронье, но крупные лежали нетронутыми, выбеленные до бумажной белизны временем.
В своей работе Кеша никогда не прибегал к помощи хитроумных ловушек, петель и скрытых самострелов — всей душой презирал этот вид охоты. Сейчас он силился понять, кто же мог приплыть сюда с материка, кто творил тут бесчинства, кто посмел не прийти за добычей, заставив умирать зверя в стальном поводке петли.
Приглядевшись к костям, отметил про себя:
— Мать убил! Однако, с медвежонком шла…
Природа как будто специально сберегла все улики против того, кто нарушил священный закон тайги. По ним, неприметным стороннему глазу, Кеша восстановил все, что происходило тут несколько лет назад. Он уже знал рост и походку того человека, его привычки, характер. Он пытался представить и лицо, но не мог. В воображении каждый раз всплывали два вороненых витых ствола «бельгийки».
В холодных ручьях, что сбегали от снежников перевального хребта, Кеша обнаружил еще скелеты оленей. Животные были ранены пулями. Тяжело подраненный зверь, преследование которого бросает охотник, долго мечется. Жадно пьет воду, стараясь уменьшить огонь внутри себя, и в конце концов ложится раной в холодный ручей. Силы оставляют его, и он умирает в дикой агонии. Так умерли олени, скелеты которых нашел Кеша. Все были ранены тяжело, смертельно. Все они не могли уйти далеко от выстрела охотника, и все же он не пошел по следу. К чему понапрасну трепать бродни, когда можно снять добычу наповал: оленей на острове много! Он не пошел по кровавому следу своей добычи. Он совершил убийство.
Он нарушил закон тайги.
Встанет ли он когда-нибудь перед справедливым судом хранителей этого вечного закона? Опустит ли глаза перед ним? Настигнет ли его беспощадный судья — Совесть?
Молчат тайга, вода и небо, травы молчат, зверь и птица.
Им не дано природой речи. И только вопиют о преступлении следы, оставленные преступником.
Читай их, Человек!
Август. Уходит лето. Утром кустарники и траву подле зимовья Кеши клонит к земле густая роса. В развешанных серебряных нитях паутины лиловым и синим вспыхивают маковки солнечных бликов. В черемушнике студено поблескивают еще не опавшие ягоды, и отяжелевшие гладкие рябки лениво ворочаются в густом переплетении веток, роняя свое поспешное: «Ты кто?! Ты кто?!»
Из-за речки Лебяжьей тянет переспевшей малиной. Кедровые стланики-бадараны в золотых накрапах смолы: зреют шишки.
Раскидистая береза, приречный клен, свидина, липняк убрались в желтое и багровое. Пока еще робко, мягко засветились лиственки, почернели ели.
Каждое утро Кеша бродит тайгой, собирает травы, ягоды, грибы. За месяц охотник обошел весь остров, срубил еще одно зимовье, вырыл три землянки, сладил несколько кормушек для соболя. Зимняя охота обещала быть богатой. Вовремя приехал на Птичий Кеша. Давно не отстреливали тут соболя и белку. Еще, пожалуй, сезон, два — и зверькам стало бы тесно в таежных угодьях Птичьего.
«Богатая тайга тут, а вот не доходят руки. Оттого и щиплют ее пришлые лихие люди, оттого и грабят безнаказанно».
Дней пять, как в море помаячила «Ольга». Боцман Иван наведывался к Кеше. Привез кое-какой припас, провиант, заодно инструкцию от Чуганского промхоза.
Кеша попарил Ивана в баньке, а потом, долго потея, осиливали с ним письмо к директору. Кеша диктовал, а Иван слюнил карандаш, выводя на шершавых, грубых листах оберточной бумаги неровные строчки.
Писали они о том, что надо бы заняться освоением островов, что балуют здесь пришлые людишки и надо доглядеть за катерами да кунгасами, что уходят в эту сторону. А лучше всего директор бы сам выбрался сюда да прихватил с собой бригаду охотников на зимний отстрел. Зимовье и землянки у Кеши готовы, а добычи хватит каждому.
Что-то ответит на письмо директор? Или опять инструкцию пришлет?
Еще с первого похода по Птичьему Кеша приметил, что по его следу неотступно идет медведь. Было это удивительно тем, что ни один зверь, кроме, пожалуй, коварной рыси, не выслеживает в тайге человека. Этот выслеживал, упорно, неотступно продвигался за охотником, избегая пока встреч. Медведи любопытны. Они частенько забредают в зимовья, с удовольствием копаются в отбросах и хламе, оставленном людьми. Досуже подглядывают за работой. В таежных селах довольно ходит веселых и всегда необычных россказней об этом очень хитром и опасном звере.
Тот, что шел за Кешей, был осторожен и умен. Ни разу не встретился с нам охотник, но каждый день чувствовал близость зверя.
Медведь как бы задался целью обязательно выследить охотника — застать его врасплох. Несколько раз Кеша слышал голос зверя. В нем была угроза и вызов к честному единоборству. По осени, когда вдоволь пищи, медведи порой шалят — пугают женщин, собирающих малину. Присядет такой шутник за кусты подле тропки и ждет, когда ягодницы будут возвращаться с полными корзинками. Дождется — и вдруг рыкнет из-за кустов, да так, что побросают бабы кузовки и пустятся вперегон ветра в село. А косолапый сядет на траве и уминает из кузовков ягоду за обе щеки.
С мужиками Хозяин шутить не любит. Если и сведет их тайга нос к носу, то чаще всего оба врассыпную бросаются. Любят по осени погонять медведь отбившихся от стад молодых важенок, разорить пчелиный рой или поглушить в вырях лапой рыбу. Но делает это не со зла и не для добывания пищи, а так, из сытого баловства.
Этот, что бродит за Кешей по острову, не такой. Себе на уме. У него свои виды. Только какие? Может быть, мучает его старая рана, нанесенная человеком, и, одуревший от боли, ищет он мести? Не похоже на то. По следу видно, что здоровый зверь — охотник. Часто находит Кеша выловленных и съеденных им нерп. Задирает он и оленят, и, вероятно, следы битвы с лосем и победы, что обнаружил Кеша еще в июле, — его следы.
Насколько медленно и неохотно кончается лето, настолько скоротечна и ярка на Птичьем осень.