— Братцы, свет дайте… свет… включите его… Степа! Степка, черт… Убей меня… Тихонечко… Смотрите, братцы, ползет… Не, ребята, ребятки… Медведя дайте мне, медведя.
Всю ночь пожилая нянечка тетя Вера и Сашенька прохлопотали над больным.
Александре Федоровне казалось: выйди она на минуту из палаты, и оборвутся ниточки, незримо связывающие Сергея с жизнью.
Она не чувствовала усталости, целиком захваченная тем, что жизнь человека в ее руках, в ее знании и понимании всего, что происходит сейчас с ним.
Сменная сестра Елена Ивановна пришла на дежурство, как обычно, без четверти девять. Сашеньке показалось — слишком рано.
Она обстоятельно, до мелочей подробно рассказала Елене Ивановне о состоянии больного. До тонкостей описала операцию и все, что сказал потом Губин врачам и ей — Сашеньке.
Она еще задержалась в палате, слушая неторопливую, чрезмерно спокойную речь Елены Ивановны. Та рассказывала о том, что на завод приехала уже комиссия, даже из Москвы прилетели госпредставители, что жена погибшего инженера лежит в 14-м роддоме. Родила вчера мальчика и пока ничего не знает о случившемся. Сергей Поярков родом из Кемерова, но семья их вот уже двадцать лет живет в Затайске. У них свой дом в Заречном поселке. Отец Сергея — заслуженный человек, сейчас на пенсии. Парень еще не женат, два года, как вернулся из армии, и надо ж такому случиться.
Сашенька слушала Елену Ивановну и думала о том, что надо бы обязательно сходить в Заречный поселок, успокоить родителей Сергея и сказать им, что с сыном теперь уж ничего плохого не случится. Что Губин сделал ему операцию и она прошла удачно, что Сережа будет видеть, обязательно будет.
«А будет ли?» — спросила она себя и решила, что об этом вообще не надо говорить Поярковым.
— Я, пожалуй, в Заречье схожу, — сказала Сашенька и встала со стула.
— Поярковы уже были в больнице, только что ушли, — сказала Елена Ивановна.
— Что же мне об этом не сказали? — удивилась Сашенька.
— Дежурный врач с ними побеседовал. Сказал все, что надо.
— А я все-таки схожу.
— Иди спать, глупенькая. На тебе лица нет. — Елена Ивановна легонько подтолкнула Сашеньку к двери.
— Я не устала, тетя Лена. Мне просто за него тревожно, — и посмотрела на темные, припухшие от ожогов руки Сергея.
— Здоровый, выдюжится. Не такие выдюживались, — уверенно сказала Елена Ивановна. И от этого спокойного голоса стало спокойно Сашеньке. Выдюжится.
«Обязательно поеду сейчас в Заречье», — решила она и, попрощавшись с сестрой, тихонечко вышла из палаты.
Утро поднялось над землей, ясное, чистое в синей беспредельности неба. Сосны на больничном дворе еще не сбросили с хвои влагу (ночью прошел маленький дождь) и были усыпаны яркими холодными блестками. На асфальтовых дорожках чернели пятна просыхающих луж. Густо пахло смолою, чистой травою и еще чем-то таким свежим и бражным, чем пахнут утра только в городах, севших среди необозримого океана деревьев — среди тайги.
Сашенька вышла из служебного хода, обогнула трехэтажный флигель хирургического отделения и крохотной, едва приметной тропинкой пошла к воротам больницы.
Она шла мимо густых, трудно растущих тут сосен, ощущая ступнями мягкую податливость земли. Тропинка словно бы выгибалась под ее ногами.
В соснах было тихо и торжественно. Солнце высветило и выжарило верхушки деревьев, пролилось по коричневым чешуйчатым стволам и, запутавшись в плотных кронах, гасло где-то над самой головой Сашеньки.
Здесь, в еще волглой тени, было свежо. Прохлада касалась щек, оголенных рук и шеи, зябко трогала ноги, но Саша не торопилась выйти на залитую жарким светом широкую и прямую асфальтовую дорожку. Она шла, ведомая тропинкой, петляя меж стволов и густых низеньких кустарников.
И только у самой больничной ограды тропочка, еще раз вильнув, вынырнула к воротам.
— Гражданочка, где тут передачи берут и свидания разрешают?
Группа парпей преградила ей дорогу. Тот, что говорил, показался Сашеньке знакомым, и она, приглядевшись, узнала в нем, немного смущавшемся, парня, который привез вчера Пояркова.
Теперь на нем был серый, спортивного покроя костюм, коричневые новенькие туфли и белая, чуть отдававшая синью рубашка с отложным воротничком.
Он был совсем не похож на того, вчерашнего, так напугавшего нянечек и ту больную, которую выпугнул из ванной комнаты.
— Вы, наверпое, к Пояркову? — строго спросила Сашенька.
— Ну! Вот всей бригадою! — Парепь улыбнулся, и Саша заметила, что у него очень добродушное лицо и хорошие серые глаза. — Да это вы, сестричка! — узнал он Александру Федоровну. — Ребят, она Серьгу нашего принимала. Как он?
— Как? — Парпи придвинулись ближе к Сашеньке и окружили ее.
— Все пормально, — стараясь быть как можно строже, сказала девушка. — Операция прошла удачно. Была очень трудной. Пришлось накладывать швы на глазные яблоки.
— Ну? — изумились ребята.
А Сашенька продолжала строго:
— Он сильно контужен. Потерял слух, но это восстановится.
— Да он же слышал все. Со мной говорил, — сказал вчерашний парень, словно бы оправдываясь.
— Серьезно поврежден кожный покров лица, рук, шеи. Рваная рана в области грудной клетки. Треснула правая ключица. В общем, положение серьезное.
— Жить, жить-то будет? — спросил кто-то из ребят, и Сашенька встретилась взглядом с его глазами. Они смотрели с нескрываемой болью и надеждой. Словно от того, что скажет сейчас Сашенька, зависит все будущее их товарища.
— Будет! Должен жить, — почему-то дрогнувшим голосом и чуть покраснев ответила Саша.
Разом зашумели ребята, а тот, вчерашний, как-то неуклюже и вместе с тем бережно взяв Сашеньку под локоток, попросил:
— Нельзя ли, сестричка, свиданочку с ним. Передачу мы тут вот схлопотали. Дай-ка, Алексеи, передачу-то.
И стал совать в руки Саше громадный пакет, перевязанный внахлест бечевкой.
— По малости. Мы тут вот все необходимое закупили. Тараночки достали, Серьга любит тараночку. А вы, сестричка? — Он пытался чуть заискивать перед Александрой Федоровной, но это плохо удавалось ему, зато пакет воткнул ей в руки решительно и плотно.
Передача оказалась весьма увесистой и объемной. Саша едва удерживала ее, обхватив руками, придерживая пакет подбородком.
— Что вы, товарищи, его же искусственно кормить еще долго будут.
— Ну?! — искренно удивились ребята.
— Ему только жидкое сейчас можно, — пытаясь отдать пакет, говорила Сашенька.
— Жидкое. Во-во. Мы, сестричка, и насчет жидкого тоже. Это очень правильно. Много оно, конечно, завредит, а маленько это надо. Это даже на войне в госпиталях при операциях давали. Леха, давай сюда жидкое.
Алексей Репников, придвинувшись к Сашеньке, начал вытаскивать из брючного кармана четвертинку.
— Только вы ему передайте. Обязательно.
— Что это?! Да вы что, граждане, совсем…
— Мы ж маленько — всего и есть-то чекушка. «Столичная». Попробуйте-ка найти. Ну?
— Да нельзя ему ничего. Нельзя! Поймите вы, каменные, человек-то между жизнью и смертью. На волоске он, а вы… Ах вы, друзья!! И вообще сегодня посетителей не принимаем! — Сашенька не успела удивиться вдруг родившейся в ней выплеснувшейся злости, а ребята уже как-то мигом отдалились от нее. Они по-прежнему стояли вокруг, не отступив ни на шаг, но между ними и Сашенькой легла разом незримая широкая полоса отчуждения.
— Это почему ж мы каменные? — спросил тот, с которым встретилась она взглядом и которого называли ребята Алешей.
— Зачем же вы так?
— Я за этой самой четвертинкой ночь проездил. Что же мы плохого сказали тебе, медсестра?
— Спасибо вам! Когда принимаете-то посетителей? — опросил тот — вчерашний.
Завтра, в среду, — уже растерянно ответила Сашенька и почувствовала: краска залила ее лицо, шею и даже руки.
— Идите, хлопцы. За воротами меня подождите. Я к профессору самому пошел.
— Иди, Степа, мы подождем.
И Степан, не оглядываясь, зашагал прочь крупным шагом.