А со взрослыми: «А да а? Чаво?»
Когда немец стоял в восемнадцати километрах от поселка, дядя Леша, ухватив как-то против своего дома Сережку, — тот нес картошку со станции, прислали дяде Петру, — зашипел:
— Что, змееныш, коммунистик, голодовать начал? Скоро вам, начальничкам, крышка. Понаехали сюда! — И больно крутанул Сергею ухо. Сергей вырвался из цепких влажных рук, побежал прочь, а позади смеялся, брызгая слюной, дядька Леша: — Всех перевешаем на столбах. День-другой — и ша. Сволочи! И дед твой сволочь, и отец, и дядька. И все вы, лесные идолы.
Сергей не заплакал от боли, хотя ухо горело, словно бы запаленное. Ему впервые было обидно за то, что кто-то может ругать его деда, отца, дядю. Говорить страшные слова о той жизни, которой до сих пор, казалось, живет каждый в большой Советской стране.
— Сам ты сволочь, — безрассудно твердил Сергей, отсиживаясь, пока не перестанет болеть ухо, в недостроенном двухэтажном доме жилучастка.
А потом в один из беспокойных трех дней, в которые вдруг прекратились бомбежки и артиллерийская канонада, дядька Леша, собрав людишек, двинулся к продовольственным складам комбината. На складах круглосуточно дежурили инженеры и рабочие — сторожевая дружина, по три человека в дежурство.
— Они хотят отдать все немцам. Откупиться хотят, — шумел дядька Леша, размахивая руками. — Там всего уйма, а народ голодает. Предать нас хотят.
Это слышали ребята, Сережка тоже с ними был.
— Идемте, народ, забирать все себе. Немец не сегодня-завтра нагрянет. Они из-под полы друг дружке все раздают. Отжираются, остальное немцу — вот как!
Кто-то из собравшихся усомнился:
— Там рабочая дружина.
— Какая рабочая? Начальнические жены да подстилки их. Рука руку моет. Идем. Не дадут добром — повяжем всех, шеи поскручиваем.
В этот день на складах дежурила тетя Катя.
Сергей забежал домой:
— Баба, деда где?
— Он на склады тете Кате обед понес. Она с завода прямо на дежурство ушла.
Сергей опрометью кинулся из дома и во все лопатки к складам. Туда, пыля и тревожно гудя, шли люди, поперед всех дядька Леша с ломиком в руках.
Задами, огородами, кустарником, обрывая штанишки, падая, задыхаясь и почему-то на ходу плача, мчался Сергей к складам.
Он вбежал в маленькую сторожку.
— Вас убивать идут! — закричал Сережка и бросился к деду. — Деда, они ломы взяли, колья ломают.
Заведующий складом Макарыч, старичок с худой, цыплячьей шеей, тетя Катя и еще двое работниц вышли из сторожки навстречу уже ввалившимся на территорию складов.
— Давай ключи, Макарыч!
— Будем гостинцы для немцев беречь!
— Добром просим! — кричали люди.
Дед с Сережкой тоже вышли за порог.
— Ага, вон она, вся семья тут! За подкормом пришли. Что я вам говорил? — раздался измененный визгливый голос. Но его все-таки узнал Сережка. Кричал дядька Леша, где-то позади толпы.
— Отдай ключи! — завизжала какая-то тетка.
— Граждане, прошу разойтися! Не совершайте преступления! — крикнул Макарыч, и голос у него был против других слабый и неслышный.
— Смотри, одна-то еще не дожевала прянички наши! — снова закричал дядя Леша из задних рядов.
Тетя Катя действительно продолжала жевать кусочек хлеба, оставшийся от обеда. Выходя из сторожки, она один кусочек положила в рот, другой отдала Сергею. Сережка только сейчас вспомнил, что сжимает его в кулаке, и почему-то очень поспешно сунул в рот.
— Глядите, люди добрые, и змееныш жрет. Издеваются! Бей их! — снова истошный вопль, подхваченный другими голосами.
Толпа, колыхнувшись, двинулась вперед.
— Товарищи, граждане!!! Вас обманывают. Все продукты выдаются в магазин и столовую строго по документам. Грамм в грамм, — снова, но теперь уже очень громко закричал Макарыч.
Его никто не слушал.
— Товарищи! Мы вынуждены применить оружие, — крикнула тетя Катя и неумело потянула из-под блузки старый на длинном шнуре наган.
— Я буду стрелять! — Макарыч кинулся в сторожку, сорвав со стены берданку, уперся дулом в толпу. — Предупреждаю.
Толпа на миг замерла. Но в это время кто-то громыхнул камнем в зарешеченные окна склада, и снова поднялся шум.
— Стойте, одну минуту! — снова закричал Макарыч.
Но в это время громыхнул небывалым — Сергей даже не узнал его голоса — басом дед.
— Неча упрашивать, Макарыч! А ну гранатой их! Едят тя комары! — Дед нырнул в сторожку. Мигом вымахнул обратно, сжимая в руке черную, отсвечивающую стальную гранату.
— Срываю кольцо! Семь бед — одни ответ. И и-и! — И, присев, сдернул левой рукою кольцо, изогнулся для броска. — Беи их! — И швырнул гранату в толпу.
— Ложись!
Сергеи плюхнулся носом в землю, закрывая голову руками, ожидая, что вот-вот ахнет взрыв.
— Господи, — ахнула рядом работница.
— Спасайся, — истошно завопило сразу несколько голосов.
Сергей крепче закрыл глаза. Но взрыва так и по дождался. Рядом с ним сквозь слезы смеялась тетя Катя, тяжело икал Макарыч.
Сергей открыл глаза. Посреди опустевшего двора лежала невзорвавшаяся граната — обыкновенная черпая калоша с дедовой ноги.
На следующий день поселком в сторону фронта пришли конные колонны сибирских стрелков, медленно проползли танки, прогрохотала артиллерия.
А спустя еще два дня снова ожила канонада, снова загудели в небе самолеты, но теперь они шли над поселком от Москвы в сторону немцев.
Поздним вечером, когда дед, по своему обыкновению, вышел поглядеть зарево на западе, кто-то из темноты швырнул в него вилы, но не попал.
Сергей был уверен, что это сделал дядька Леша. Но его никто не послушал, а дядька оглох в эти дни, захворал. Кто решится тронуть больного, инвалида войны? Да и время было тогда такое, что некогда было разбираться с делом о покушении на жизнь обыкновенного старика.
Уже засыпая, Сергей слышал, как тяжело вздохнул дед.
Наверное, и он думал о дядьке Леше.
Ответ на письмо деда пришел скоро. Как-то у дома остановилась легковушка. Из нее вышли трое. Прошли в дом.
— Можно видеть Николая Тихоновича Пояркова?
— Это я, — дед поднялся из-за стола, худой, щуплый, позеленевший, словно еловый корень.
Тот, что спросил, протянул деду руку:
— Здравствуйте, Николай Тихоновиче.
Доброго здравия, — дед пожал протянутую руку.
Откуда-то из-за спины вывернул ручку заведующий районным собесом Торкин, к которому дед немало хаживал на прием, где и было отказано ему в иждивенческом пайке.
Дедушка не заметил руки и пожал другую, пожилой незнакомой женщине.
— Садитесь, гостями будете. С кем имею честь?
Тот, что вошел первым, представился:
— Секретарь райкома Крылов. — И, не торопясь сесть на предложенный стул: — Это Инна Ивановна Страхова — начальник орса комбината, а это, вы, вероятно, уже знакомы, — товарищ Торкин.
Торкин закивал головой, заулыбался как-то уж очень растерянно и жалко.
Дед поклонился, едва, но почтительно, наклонив голову перед гостями. И откуда взялся вдруг у него этот такт, эта сдержанная, достойная манера в знакомстве.
Крылов неуклюже сел на стул, приподняв правой рукой левую в кожаной перчатке руку, положил ее на столешницу рядом с полевой, потертой до белого брезента сумкой, начал быстро, длинными пальцами перебирать в ней бумаги. Дед с уважением поглядел на протез.
— Где руку потеряли, товарищ Крылов, простите, как величать?
— Иван Николаевич. На финской кампании, Николай Тихонович. — И протянул деду плотный листок бумаги. — Это вам, Николай Тихонович.
Дед поднялся со стула, принял двумя руками бумагу, положил ее на стол.