Все удивительно на земле, от крохотной былинки до мерцания белой звезды над крышей твоего дома.
Удивительно время, в которое рождается человек.
И все-таки то время, в которое родился ты, в котором сделал свой первый шаг, пока еще самое удивительное.
Движение. Стремительный бег, сокращение расстояний — вот то главное, что выпало на долю твоего времени, в которое ты родился.
Ты сделал первый свой робкий шаг под скрип липовых колес грабарок, полков, теперь уже забывшихся пролеток и тарантасов, под скрип санных полозьев и топот лошадей.
Тебя кутали в шубу и везли по белым просторам твоего края, под крик возницы: «А ну, милай, давай, давай, Савраска!»
И Савраска утопал в сугробе, и тяжело отдувался на подъемах, и екал печенкой, пробегая по склизкому накату пути, и радостно ржал, почуяв запахи близкого и теплого стойла. Он вез тебя к железной дороге, где, громыхая на стыках, бежали друг за другом светящейся гусеницей поезда, где высоко в небо кидали гудки «Сталинцы» — «С-90», к трактам-«шоссейкам», на которых пробегали дорогие «эмки», тяжелые «ЗИСы», громогливые полуторки, а где-то высоко в небе, послушный рукам и лихой русской воле Чкалова, плыл к Северному кругу самолет. И на каждого летчика смотрели тогда восторженные глаза землян.
В твоей деревне детства, за конюшнями, где, весело раскинув гривы и смешно подбрасывая зады, мелькали стригунки, деловито кашляли тракторы и, обгоняя потных, твердо упирающихся в землю коней, вели от горизонта до горизонта глубокие, словно бы смазанные маслом борозды.
Ты познал скорость движения, когда принес тебе отец из кузни подбитые полосками голубого железа саночки-леточки. Он делал их всю осень, строгал, пилил, выгибал горьковато пахнущее вязкое дерево, сушил на русской печке, сколачивал, лихо забивая деревянные клинышки и железные гвозди.
И вот сейчас с первым снегом принес тебе санки, послушные, на плетеной, тоже пахнущей деревом веревочке.
Ты выбежал с ними к реке. Взобрался на яр и застыл среди кричащей и хохочущей ребятни. Ты осознал высоту и с нее увидел землю, лежащую там, глубоко внизу, с вороненой спиной твоей речки, с крохотными стожками сена на том берегу, с березовыми дымками из труб родной деревни, со всем тем, что лежало теперь у твоих ног.
О, леденящая, радующая душу и сердце высота! Как далеко видно вокруг и как заманчиво страшно кинуться навстречу всему, что раскинулось там, внизу, под тобою!
Ты еще робко топчешься у стремительного среза высоты, ты еще думаешь, быть или не быть, а ребята, твои товарищи и сверстники, кричат:
— Бояка! Бояка! Ему слабо!
И ты кидаешься на санки животом, приподнятым над землей лицам и летишь вниз, летишь птицей. Санки-леточки обрели крылья. Они несут тебя не по накатному насту снега, а над ним, над землей, над рекой, над стожками сена и березовыми дымками твоей деревни.
Стремительно пролетает все вокруг. И ты летишь, летишь, впервые ощутив сладость полета.
Ты испытатель и никогда не оставишь, не выпрыгнешь из своего самолета — саночек-леточек.
Полет — стремительность движения — время, в которое ты родился.
Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц.
Ты чуть-чуть старше того мальчишки, о котором ничего, еще не знаешь ни ты, ни мир, но и он, как и ты, уже в твоем стремительном, полетном времени.
Ты одно с ним поколение рожденных, чтобы сделать сказку былью.
Твоя страна, твоя Родина плачет над безвременной могилой Чкалова, и ты плачешь над ней, Сережка Поярков, может быть, не так, как взрослые, но по-своему, по-мальчишески. Потому что он был для всех мальчишек твоей страны кумиром.
Испытатель не оставляет своего корабля.
Ты прочел первую строчку в букваре, ты запомнил первое стихотворение, и это как высота, как тот холодок под сердцем, перед тем как кинуться вперед, лицом навстречу летящей земле.
Мы учимся жизни по жизни других. По их поступкам, делам, словам их.
Слово. Оно приходит к тебе из букваря, из книжки, из сказки, из уст отца, деда, матери, бабушки, от людей, окружающих тебя и делающих тебя собой.
— Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней…
— У лукоморья дуб зеленый…
— Здесь Русский Дух, здесь Русью пахнет…
— Безумству храбрых поем мы песню…
— Ты мало прожил, но в песне смелых ты будешь вечно живым примером…
Сергей Поярков, твоя жизнь мала. Но оглянись назад. Как стремительно время. Сколь колоссален тот шаг, то движение твоей Родины за маленькую твою жизнь.
Самолеты уходят за облака, и выше, и дальше, и дальше.
Голубой искрой по проводам мелькают электропоезда, турбины, сила рек твоих питает горячие сердца цехов и печей и сердце той печи, что не выдержало в ту роковую для Гоши и тебя минуту.
Движение вперед — ему отдавали и отдают все, что имеют, и все, на что способны твои родные люди, твои соотечественники.
Движение. Звуковой барьер. Тропинка к звездам — ты уже знаешь, что это значит, Сергей. Ты лежишь на больничной кровати, медленно и стремительно отсчитывает мгновения время. Он все короче и короче, этот отрезок, до того мгновения, когда снимут с твоих молодых глаз повязки.
Свет или темнота?! Темнота или свет?!
Рубеж. Ты стремительно летишь к этому рубежу. Как встретишь ты его, Сергей Поярков? Свет или тьма?!
Ты лежишь на больничной кровати и ничего не знаешь о том, другом, почти твоем ровеснике, который взлетает высоко над землей, стремительным просверком молнии, о том, который падает вниз, лицом к земле, широко раскинув руки и прогнувшись навстречу полям и лесам, линиям железных дорог и плотин, он парит в небе несколько стремительных и медленных мгновении, пока не раскроется над ним ромашковый венчик парашюта. Он летит в центрифуге и надолго погружается в гробовую замкнутость сурдокамеры. Он улыбается друзьям и близким такой своей, такой русской улыбкой. Он — Человек нашего племени. Человек поколения, делающего сказку былью.
— Здесь Русский Дух, здесь Русью пахнет.
И его губы и твои повторяли эти такие непритязательные и такие огромные слова.
Дух. Нет, не божество, не демон, властвующий над миром, но то, что поднимает людей с тяжелой и такой надежной земли в атаку, что бросает их на огненное рыло пулемета ничем не защищенной грудью, открытым, величиною с кулак, живым комочком сердца. То, что собирает людей воедино, перед угрозой, перед лютым ворогом, и ни голод, ни холод, ни лишения, ни смерть не в силах побороть то, что называем мы Духом.
И сколько бы ни смеялись, ни косноязычили и издевались над святым, нашим, что есть, несомненно должно быть в каждом русском человеке, а он властвует, побеждает, ведет нас через боли, страдания, поражения к победе, к светлому, радостному, тот Русский Дух, где Русью пахнет.
— Все отдам, не пожалею, буйну голову отдам, — не привык жалеть себя, свою голову Русский Человек, не привык, и не приучить его к этому, потому что безумству храбрых поем мы песню. И нет ничего святее того, чтобы сгореть на костре за свой народ, за свою Родину, в малом и большом, в буднях и мировых потрясениях, спасая от гибели свой и любой другой, нуждающийся в помощи народ.
Дорога начинается с одного следа, с тропинки в один след, и слава им, первопроходцам, что торили, торит и будут торить новые пути. Слава!
Мы не знаем их до поры до времени, мы вспоминаем о них порою спустя многие времена, по они всегда в чести, всегда глубоко в сердце народном, и, как бы то ни было, имена их — суть Русского Духа.
И где бы ты ни был: у пускового пульта ракеты, нацеленной к звездам, в облаках ила среди пустоты мироздания в тесной кабине реактивного самолета, где ты на «ты» с небом, или на больничной койке, лишенный света, везде опорой и надеждой — несгибаемый Дух твоего народа, твой предтеча, твое прошлое и твое будущее.
И если смерть, то смертью смерть поправши.
Октябрь. Он озарен и озолочен, певуч, как дедовские гусли. Словно бы отмытое тягучими сентябрьскими дождями, поднялось над белыми стругами стремительных облаков солнце, выплеснулось в седое от утренних морозов утро, высветило в багрец и пламень убранную тайгу, пролилось в темные, влажно-холодные пади. Когда так крепок дух осенний.