Копырев увидел, как наперерез этому огненному валу по чистому брусничнику спешат крохотные фигурки парашютистов, беспомощно слабые перед огненной стихией, туда же, к брусничнику, спешили и рабочие бригады, что-то крича и махая руками. Копырев тоже побежал туда, на мгновение остановившись перед выкопанной им ямой. Что-то остановило его внимание, когда он заглянул и шурф, но что — так он и не понял, наддавая ходу и скользя по чистому склону, заросшему брусничником. Он бежал туда, куда бежали все, — наперерез огненному валу.
Люди сбежались к подножию сопки. Толпились бестолково, крича каждый свое, и вдруг разом замолкли. Там, где бушевал огонь, что-то тяжело охнуло и загудело, будто бы сразу с остановки перешел на полный ход груженый железнодорожный поезд.
— Верховой пошел, — сказал парашютист-пожарный. — Неужели не успеем, едрена матрена? Кто тут старший? — обратился он к молча стоящим и слушающим страшный поездной шум пожара рабочим.
— Я, — Ефимов вышел вперед, хотел было протянуть руку, но тот опередил его, ухватив за плечо и поворачивая лицом к кедровникам:
— Гоните вот так — просеку. Пилы есть?
— Есть…
— Гоните топорами, пилами, зубами. Где взрывчатка, Куркин? — заорал, и ему откликнулись:
— Несем!
— Давай обходим с юга и рвем там от ручья! Слышишь?!
— Слышу.
…Работали, не замечая ни времени, ни жары, ни огненного ветра, который, поднявшись невесть откуда, раздувал и расшвыривал огнеметом пламя. Почти не говорили друг с другом, и только Красноштанов, попусту появляясь то подле одного, то подле другого работающего, что-то кричал и советовал. Его не слушали.
Охали в тайге взрывы. Пожарные, пытаясь сбить пламя, отрезали дорогу огню к кедровым борам минполосой. Еще дважды прилетал самолет, сбросив взрывчатку и еще бригаду пожарных.
Копырев, скинув энцефалитку, работал в одной майке, в три-четыре посека сваливая деревья. Работа эта была ему знакома. Только раз встретились лицом к лицу с Ефимовым, и тот, тужась поднять крупный кряж, прохрипел;
— Подмогни-ка.
И потом, когда уже отволокли лесину с просеки, сказал:
— Поговорить надо. Понял, что сотворил-то?
— Кто?
— Ты, кто же! Эх! — и махнул рукой. — Ладно, ладно, поговорим. Возьми бензопилу-то у Страхова, ею проворнее. Скажи, я приказал.
Страхов был тем самым парнем, из-за которого и возникла у Копырева с Ефимовым ссора.
— Да ладно, я топором…
Ну гляди. Рядом буду. Если что, сразу ко мне. Понял?
Копырев кивнул головой.
— Обошел! Обошел! Отходи! — кричал все тот же старший среди пожарных, выбегая на просеку.
И Красноштанов, появившись рядом с ним, подхватил:
— Обошел! Обошел, братцы! Ат-хо-ди-и-и!
Отходить к реке по склону! — командовал пожарный.
— По склону ат-хо-дить, — повторял Красноштанов.
Копырев увидел, как позади них, уже за прорубленной до самого ручья просекой, поднялся к небу черный столб дыма. В кедрачах за их спинами бушевал огонь.
— Всем! Всем отходить!
Люди, поспешно бросив работу, торопясь, потянулись к подножью сопки.
Копырев глянул туда, в уже густо задымленную даль, и ему показалось, что среди мужчин полощется на ветру подол женского платья. Кровь молотом глушила его по голове, и он почти ясно увидел, что среди мужиков, тяжело ступая, идет та давняя, забытая им, но не сердцем, девочка.
— Ты что тут? — Ефимов возник из дыма, чуть было не сбив с ног Копырева.
— Да вот энцефалитку где-то бросил!
— Вали отсюда! — заорал Ефимов и потащил прочь Копырева. Когда они, задыхаясь, вырвались к подножью сопки, люди их бригады и пожарные были уже далеко, бегом отступая к реке, к лагерю. Среди них действительно была женщина. Сладкой, совсем не ко времени, болью защемило сердце Копыреву, что-то до отчаяния знакомое было в этой женской фигуре.
— Давай на сопку к шурфу. Давай, — приказал Ефимов, и они, поборов слабость, бегом кинулись в гору к месту пожига.
Уже поднявшись почти до самой вершины, Копырев оглянулся. Там, где всего несколько минут назад были они, бушевал огонь. Пламя как будто перешагнуло просеку и сейчас, разливаясь, морем лизало кедровники. Огонь шел к Чоке, а кое-где уже упирался в берег, приноравливаясь сигануть за реку.
— Перейдет за Чоку, до Авлакана не остановится, — подумал вслух Копырев.
— Что? — Ефимов обернулся.
— Я говорю, коли за Чоку уйдет огонь — не остановить до Авлакана.
— Не твоя забота. Ты о себе думай, парень.
Шурф был почти доверху забит крупным прогоревшим, но все еще хранящим жар углем. Отчетливо было видно, как огонь, найдя потаенные сухие корешки, перебрался за бруствер и медленно растекался по вершине. Туда, сейчас бушевал таежный пожар, уходил широкий черный след. Огонь мог распространиться и от выброшенной за бруствер крупной искры. Пламя, судя по нагоревшим углям, было высоким.
— Ах, черт возьми, как в книге. Все видно. Ни хрена не отвертишься. Хоть бы выгорело все дотла… — Ефимов в сердцах сплюнул в шурф, и слюна зашипела на углях, мигом испарившись.
— Сергеи Петрович, — волнуясь, Копырев никак не мог справиться с собой: голос его срывался, — Сергей Петрович, я же говорил, говорил — сушь ведь… Вы приказали…
— Ты что… сорвался, что ли?
— Я не хотел, не хотел. Я не…
— Что ты сопли пускаешь! Я да я… — закричал вдруг Ефимов. — Тут думать надо, как концы убрать. А ты — я да я… Меня не меньше твоего за глотку возьмут. — И сразу как вспылил, так и успокоился: — Давай, что ли, вычистим шурф? А? А то вот-вот нагрянут. И тогда, Копырев, крышка, хана. А ты говоришь — я, не я… Нам с тобой нужно сейчас думать, как все-таки объясниться, как оправдаться. Нас двоих загребут. Слышишь? Меня и тебя. А зачем двоим-то, Копырев?! Сообрази, зачем двоим? — Ефимов говорил быстро-быстро. — Я приказал — ты выполнил. Тебе так и так сидеть. А может быть, ты сам, а? Сам?!
— Как это?.. Значит, стрелочник я, да? — Копырев задохнулся.
— Погоди, погоди, парень. Тут так нельзя… Слышь, что говорю? Погоди. Ты сядешь — точно. Я сяду, какая тебе от того польза? Слышишь? Детей твоих возьму на руки. Денег дам. Слышишь, есть деньги. А ты, дескать, сам зажег, самовольно. За копейкой погнался. Тебе-то все равно. Зачем двоим? Зачем? Слышишь?
— Сергей Петрович, у меня Фаина…
— Фаину твою на работу возьмем, слышишь?.. Понял, Копырев? Понял, Ваня?..
— Сам я, сам, Сергей Петрович. Эх, пропадать так пропадать! — Копырев махнул рукой. И вдруг остолбенел. Прямо на них катил огонь.
Пал вернулся к месту своего возникновения, пожирая все на пути и охватывая сопку, теперь уже и со стороны лагеря.
— Бежим! — Ефимов снова, как и там, на просеке, поволок за собой Копырева. — Глаза закрой! — крикнул он, рукавом закрывая лицо и бросаясь в невысокое еще пламя, отрезающее их от спуска к лагерю.
Они вырвались из огня и, не переводя дыхания, бросились вниз, падая и помогая друг другу.
«Это я из-за детей, из-за детей я это делаю, — думал Копырев. — Семь бед — один ответ. Ефимов выручит. Он с начальством водится… А так для детей лучше… Помогут им…»
Они бежали к лагерю, а над пожаром стрекозкой нырял вертолет, то скрываясь в черных клубах дыма, то снова возникая в пустоте огненного неба.
Ручьев летел к месту пожара с тайной надеждой, что огонь удалось усмирить. То, что увидел он, не с чем было сравнивать. Даже пожарища войны, через которые шел он подряд четыре года, затмил этот раскинувшийся на многие километры, всепожирающий огонь таежного пожара.
Приземлились на каменистую отмель. Пилот ощупал грунт колесами и посадил машину, притеревшись к самому берегу, и все же, выйдя из вертолета, Ручьев брел по воде, оступаясь и оскальзываясь на камнях. Он прилетел на пожар сразу с Буникана, не залетая в Буньское. И даже этот прямой короткий путь показался ему непомерно длинным.