1952
Ведь не удастся выразить все это…
Ведь не удастся выразить все это…
Шум за стеною записать хотя бы!
Дождь? или поезд? ишь шаги по тротуару?
Льет слабый свет извозчичий фонарик,
к стене прибитый странно…
И голубь глиняный, щегленок деревянный,
и рыцарь наш XVII-вековый на лошади
XV века…
1953
С чешского
Витезслав Незвал (1900–1958)
Спящая девушка
Над ручейком, в тени скирды,
Уснула жница в полдень знойный,
И василек в руке спокойной
Чуть-чуть касается воды.
Бегущих туч живые тени
И плеск волны уходят в сон,
А солнце жжет прибрежный склон
И обнаженные колени.
Уснула на комлях колючих
Земли, распаханной под пар…
Ах, если бы свой жгучий жар
Отдать ей в поцелуях жгучих!
Но спит она, а я уж стар,
Да и усы мои жестки,
Как в свежих копнах колоски.
Елисейские поля
И снова — Елисейские поля.
И, как в мои студенческие годы,
здесь распевают птицы, веселя
сердца людские щедростью свободы.
И мне бы так — лишь радость пробуждать
и просветленным быть, как день весенний,
Я слышу птичьи дудочки опять,
и хорошо мне, как на свежем сене.
Над Сеной — пароходные гудки…
Слежу, как воробьи-озорники
беспечных мошек ловят близ дорожки.
И чтобы чудо завершить вполне,
лукавый месяц заблестел в волне
и над бульваром выставляет рожки.
Взгрустнулось
Грушу ль, увидав этот город дивный
без вас, дорогие друзья?
Высплюсь — и путь позабуду длинный,
и вновь буду весел я.
Грущу ли, тебя, отец, вспоминая
и мать? Или я, чудак,
грущу, а по ком — хоть убей не знаю.
Взгрустнулось мне просто так.
С болгарского
Элисавета Багряна (1893–1991)
Смерть
О, как сейчас весна невыносима!
Звенит капель, домой вернулись птицы,
и солнце блещет, пересилив зиму,
а он лежит, навек смежив ресницы.
Он дома, он еще с тобою рядом.
Лишь словом, только что произнесенным,
ты дышишь и последним долгим взглядом,
последней ласкою, последним стоном.
Ты помнишь, как с любым твоим несчастьем
боролся он, чтоб слезы осушила.
Ну что ж, рыдай, взывай, кидайся наземь, —
он безучастен, холоден, твой милый.
Хотя бы солнце вдруг погасло, что ли!
Ты хочешь уничтожить все стихии,
но лишь покачиваешься от боли,
и горе жжет глаза твои сухие.
Покорность? Или мудрое прозренье?
Иль я сама мертва с моей тоскою?
А может быть, таится в примиренье
последнее отчаянье людское?
Ты хотела
Ты одинокой, вольной быть хотела,—
чтоб ни друзей, ни дома, ни тепла,
чтоб вместе с ветром через все пределы
ты безоглядно по земле прошла.
Хотела ты с вершины поднебесной
увидеть мир, хотела поскорей
всей грудью пить знобящий воздух бездны,
дыхание невиданных людей.
Хотела ты, чтоб жизнь мечтой светила,
чтоб родиной — весь мир, весь белый свет!
Но жизнь, мечту и мир ты воплотила
в любимые глаза, меняющие цвет.
Атанас Далчев (1904–1978)
Молодость
Рассвет блеснул, и день начавшийся
прокукарекал во дворе,
и где-то шумно отворилась
и шумно затворилась дверь;
поспешно мухи зажужжали,
едва проснулись на заре,
и все, что мне приснилось ночью,
я вспомнить силился теперь.