— Там туземец! — быстро проговорил Филипп чистым, высоким, дрожащим от волнения голосом. — Скребется в дверь.
— Не глупи, — сказала Сильвия. — Это девушка из комнаты напротив. Я слышала, как она хлопнула дверью.
— Говорю тебе, это туземец! Думаешь, я слепой? — Но он немного успокоился, и его слова прозвучали резко не потому, что он был уверен в своей правоте, просто Филипп не любил, когда ему возражали, особенно Сильвия. — Я чую их за версту. Тебе надо быть поосторожнее с местными. Тебе наплевать, что они могут изнасиловать, бродишь без дела целыми днями, сверкаешь ногами.
— Это место «застраховано», — мягко проговорила Сильвия. Она знала, что, когда Филипп нервничает или расстроен, он всегда отыгрывается на первом, кто попался под руку. А сейчас он волновался, это было видно. К нему вернулся румянец, но нервы все еще были напряжены. Он не стал выходить за дверь, но потянулся трясущейся рукой за бутылкой джина. Когда он бывал спокоен, это был красивый мужчина с тонкими, правильными чертами лица и светло-серыми глазами. Высокий, стройный, грациозный, в среде своих более крепких приятелем он считался неженкой. Но в этом была виновата не только его внешность. Он интересовался жизнью туземцев, особенно их искусством, а это, по мнению большинства белых мужчин Марапаи, было странно и даже неприлично.
Он опустился в кресло, с которого Сильвия убрала почти все свои вещи, налил немного джина и дрожащими руками поднес стакан к губам.
— Ты просто комок нервов, — с нежностью проговорила Сильвия. — Тебе нужно идти.
— Ради бога, перестань твердить, что мне нужно идти! — взорвался он. — Конечно, мне нужно идти. И дураку понятно. Говорю тебе, я не могу выйти. — Он поставил стакан, опрокинув все еще не вычищенную пепельницу. — В самом деле, Сильвия, — холодно продолжал он, — ты неряха. Живешь как свинья. Не понимаю, как ты можешь терпеть весь этот хлам.
— Я прибирала, — возразила Сильвия. — А ты можешь не приходить сюда. Не понимаю, зачем ты явился. Ты клялся, что ноги твоей не будет в этом доме.
Вашингтон откинулся на спинку кресла и закурил сигарету.
Конечно, это никакой не туземец, всего лишь девчонка с белым лицом. Теперь это было ясно. А туземец — голый, темнокожий, с выбеленным для ритуального танца лицом — был, в чем Сильвия оказалась права, лишь плодом его воображения, порождением взвинченных нервов, случайной игры света и тени. И все же, — он влил в себя стакан почти не разбавленного джина, — существуют ли в этой проклятой стране границы воображения? Чем дольше здесь живешь, тем хуже понимаешь, где кончается реальность и начинается мир призраков. Этот темнокожий с раскрашенным лицом мог за многие километры перенести сюда свой образ из джунглей — и человеку, наделенному воображением, это не показалось бы странным. Вашингтон провел рукой по волосам.
В этом доме, вспомнил он, застрелился Дэвид Уорвик. Руки его снова затряслись. О боже! Не надо было приходить сюда. Бедный Уорвик! Теперь, наверное, пришла моя очередь.
— А что касается девушки, — сказала Сильвия, — это странная малютка, словно цыпленок, только что вылупившийся из яйца. А самое странное — ее имя. Угадай, как ее зовут.
Он нетерпеливо взмахнул рукой.
— Уорвик, — сказала Сильвия. — Стелла Уорвик. Может быть, у нашего привидения была дочь?
— Он женился за несколько месяцев до смерти, — проговорил Вашингтон. — Это распространенная фамилия.
— Она ходила к твоему дорогому другу.
— Моему? — Казалось, он был заинтересован.
— К Тревору Найалу, — сказала Сильвия с легкой усмешкой.
Вашингтон не ответил. Полгода назад освободилось место секретаря Найала в управлении. Вашингтон попытался устроиться туда, но его кандидатуру отклонили и взяли на эту должность человека постарше, с юга. С тех пор Вашингтон вбил себе в голову, будто Найал пользовался идеями своих подчиненных, но держал их в черном теле, потому что боялся конкуренции. Вашингтон больше не интересовался этой работой. Он решил, что бесполезно работать, когда на тебя сверху давит чья-то власть.
В тропиках все разлагается так же быстро, как и растет. За ночь шляпа или ботинки могут покрыться плесенью; тело разлагается всего за несколько часов, а за несколько недель может погибнуть личность. Все говорили, что в последние месяцы Вашингтон превратился в развалину. Он и сам чувствовал что-то вроде внутреннего разрушения. Но ему все же хватало сил исправно исполнять свою работу и не получать выговоров, потому что он не только ненавидел Найала, но и боялся его.
— И это, — заметила Сильвия, — еще подозрительнее.