— Ну что, идем?
Вашингтон вздрогнул, посмотрел на нее, медленно поднялся на ноги, и они двинулись вперед.
XVI
Вашингтон взглянул на светящиеся часы. Стрелки показывали почти двенадцать. Снаружи не доносилось ни звука, слышалось только тихое дыхание Стеллы. Они заночевали в первой попавшейся деревушке, где у носильщика из Майолы были знакомые. К белым отнеслись дружелюбно и предоставили им пустующую хижину на отшибе.
Внутри было жарко и душно. Вашингтон стянул с себя рубашку и остался в одних шортах. Капли пота ползли по коже, словно насекомые. Приподняв противомоскитную сетку, он выскользнул из-под нее и поспешно, пока туда не залетели насекомые, опустил. Он встал и посмотрел в угол хижины, где спала Стелла. На обнаженное тело садились москиты. Отгоняя их от лица, он нащупал среди своих вещей рубашку и накинул ее на плечи. Стелла не шевелилась. Он почти не видел ее, только смутные очертания фигуры под темным сетчатым навесом. Ночь была безлунная, но светлая. Дверь выходила на широкую утоптанную площадь, вокруг которой теснились деревенские лачуги. Над макушками деревьев сияли редкие бледные звезды.
Он быстро подошел к двери, сел на ступеньки лестницы и натянул носки. Было бы неразумно ходить в этих местах без обуви, но Вашингтон не хотел будить носильщиков. Наконец он сунул руку в карман рубашки и достал карманный фонарик и резной кокосовый орешек, который взял со стола Энтони Найала. Он прислушался.
Вашингтон не боялся. По крайней мере, не так, как в своем доме в Марапаи. Стелла придавала ему уверенности. Она так спокойно и крепко спала в хижине. За день они прошли почти тридцать километров, она легла в девять часов и, словно уставшее дитя, тотчас же уснула. Ее решимость придавала ему мужества; она не боялась ни джунглей, ни людей в деревне. Непривычную обстановку, в которой они оказались, она воспринимала как нечто обыденное. Целый день она проявляла восхитительную выносливость, практицизм, неукротимость духа. Они почти не разговаривали, но время от времени, оглядываясь через плечо, он видел, с каким оживлением и интересом она смотрит по сторонам. Казалось, ей было любопытно все, что их окружало, и она совсем не боялась. Беспокойство носильщиков-туземцев не передавалось ей. От Вашингтона не ускользнула ирония положения — то, что именно Стелла вселяла в него уверенность, — и он улыбнулся в темноте. Потом он встал и, осветив фонариком лестницу, осторожно спустился на землю.
Под хижиной спали три туземца и Хитоло. Тропа впереди тонула в сумраке. Вашингтон бросил быстрый взгляд в ту сторону, но сумел различить лишь расплывчатые контуры толстых стволов. За ними была непроглядная тьма. Он знал, что если бы смотрел дольше, то разглядел бы движение в листве, клубящуюся словно дым тьму, складывающуюся в густые, мигающие черными очами тени. Он знал все эти уловки ночи. Это ее неуловимые тени и жалящие звуки на много недель лишили его сна, это ее крохотные огоньки не давали ему сомкнуть глаз, когда он лежал в своей постели в Марапаи. Он знал, как опасно слишком долго смотреть ночью на дрожащий лист или на светляка.
Но было темно, и он не мог заставить себя не думать об этом. Его нога ступила на пропитанную влагой землю. Впереди белым мотыльком порхало пятнышко света от фонаря. Он не сводил глаз с этого пятнышка и цепенел при мысли о змеях и скорпионах, которые могли ужалить босую ногу. Но казалось, что в нем, спокойном, сосредоточенном человеке, осторожно, чтобы не хрустнул лист или веточка под ногами, крадущемся за пляшущим пятном света, скрывается другое существо, даже не человеческое, которое замерло в предчувствии опасности, навострив уши; шерсть на спине вздыбилась, нервы уподобились щупальцам морского анемона и осязали сумрак ночи.
Тьма за спиной не беспокоила его. Там был путь, по которому они пришли, дорога в Каирипи и Марапаи. Деревню окутывал теплый необитаемый мрак, очищенный от зла потом человеческих тел, дыханием спящих мужчин и женщин, доверчивостью детей. Темнота впереди была иной. Там могло затаиться все что угодно, и до Эолы оставалось всего два дня пути.
Огибая хижину, тропинка вела к месту, где носильщики разложили костер. Спереди и сзади была плетеная изгородь, что-то вроде загона для свиней. Угасающее пламя костра освещало вытянутые ноги одного из носильщиков, голова и туловище которого лежали в тени хижины, а ноги — поперек тропинки. Хитоло и остальные провожатые забились под лачугу. Вашингтон слышал их дыхание.