— У нас масса времени.
Ее поразило его лицо — белое, напряженное. Он казался стариком. Кожа складками висела на шее и подбородке. Красные опухшие глаза говорили о том, что он совсем не спал.
Уже позабыв о том, как расчувствовался ночью, он смотрел на нее холодным, враждебным взглядом.
— Двое ребят остаются здесь, — сообщил он.
— Почему?
Он старательно отводил глаза.
— Они боятся, — сказал он, продолжая сворачивать сетку.
— Кто остается?
— С нами пойдут Хитоло и полицейский. Мы оставим здесь часть наших запасов на обратную дорогу.
Стелла подошла к выходу и позвала:
— Хитоло! Хитоло!
Носильщиков не было видно. По деревне бесшумно сновали люди, утопая ногами в стлавшемся по земле утреннем тумане. Стелла спустилась по лестнице.
— Хитоло!
Вашингтон вышел следом за ней.
— В чем дело? Чего вы хотите? — спросил он напряженным голосом. — Вам не удастся убедить их. Бесполезно. Они напуганы. Они что-то видели прошлой ночью.
— И что же?
— Неважно, — сказал он. — Они уже были настроены на встречу с чем-то страшным, и вот они чего-то испугались. Нельзя научить думать медведя. Может, это была птица или летучая мышь.
Из-за угла хижины появился Хитоло. Он остановился и посмотрел на них. Стелле показалось, что в глазах его поселилась тревога. Они беспокойно бегали и, казалось, готовы были вылезти из орбит, выпасть, будто глаза сломанной куклы.
— Почему они не хотят идти?
— Они пойдут, миссис Уорвик, — ответил он.
— Хочешь сказать, что они передумали?
— Да, миссис Уорвик. Они пойдут. Я скажу им, и они пойдут. — На его лице промелькнула самодовольная улыбка, но глаза оставались такими же настороженными.
Стелла взглянула на Вашингтона. Он стоял, прислонившись к косяку, и трудно было сказать, что он чувствует, облегчение или ярость.
— Хорошо, Хитоло, займись завтраком.
Он покачал головой.
— Они не хотят задерживаться здесь, синабада. Поедим по дороге. Но не здесь. — Стелла снова посмотрела на Вашингтона, ожидая разъяснений.
— Они боятся, — сказал он. — Они говорят, здесь ночью был колдун. Он может вернуться и забрать их вещи. Нужно идти, а через час устроим привал и позавтракаем.
Спустя четверть часа они вышли из деревни. Носильщики все еще казались испуганными. Они держались вместе, едва не наступая друг другу на пятки — по узкой тропе можно было идти только гуськом. Они перешептывались между собой и не переставали настороженно озираться по сторонам. Вашингтон шел вместе с остальными, а не впереди, как накануне. Он шагал за Стеллой и всякий раз, когда тропа расширялась, пристраивался рядом. Вчера он молчал, сегодня болтал без умолку.
В семь они устроили привал. Носильщики сидели поодаль и жадно ели, по-собачьи впиваясь зубами в пищу и не спуская глаз с деревьев. Завершив трапезу, они вырыли у дороги ямку и закопали объедки, плотно утоптав землю. Они спрятали в кустах консервную банку и забросали ветками, чтобы ее не было видно с дороги. Вашингтон закончил завтрак и сидел, наблюдая за ними.
— Зачем они это делают? — спросила Стелла.
— Опасно оставлять объедки. Если колдун найдет остатки вашей еды, он может использовать их в ворожбе против вас, так же как и любой предмет, который вы носили на теле.
Он говорил тихо, но голос его выдавал возбуждение. Стелла вспомнила, что так же звучал его голос во время их первой встречи, когда он говорил о вада из Эолы. Он верит во все это, подумала она, с любопытством разглядывая его, и он принимает это. Он чего-то боится, но жаждет встречи с опасностью.
Стало светлее, и она яснее видела черты его изможденного, осунувшегося лица. На виске у него пульсировала жилка. Его глаза не бегали по сторонам, как у туземцев. Они округлились, это были глаза загнанного зверя. Страх теперь жил в его сердце, а не в джунглях.
Она знала, что не должна испытывать жалости, но жалела его вопреки своим представлениям о справедливости. Даже самые злобные люди в минуту осуществления своего ужасного замысла вызывают жалость. Ее потрясло не само открытие — открытия теперь случались на каждом шагу, — но заключавшийся в нем парадокс.
Расставшись с иллюзией, что она любила Дэвида, она освободилась от навязанного им мировоззрения. Она думала о Марапаи, об Энтони и Треворе Найалах. Какими они были на самом деле? Ей казалось, что насчет Энтони она не ошибается, но Тревор оставался для нее загадкой. Она никогда не могла составить собственное представление о человеке, поддаваясь чужому, уже сложившемуся мнению о нем. Почему Дэвид кого-то любил, а кого-то недолюбливал? Теперь его отношение к людям казалось ей пристрастным, и она не понимала его. Она не понимала Дэвида, потому что никогда не знала его, а знала лишь его мнения. Возможно, он не был привязан к Тревору, но предпочитал, чтобы остальные думали иначе.