Она поняла, что все, с кем она была знакома, что-то скрывали от нее, пытались оградить ее от опасных откровений, потому что им нравилось в ней именно ее неведение. Всем, кроме одного человека, который единственный уважал ее настолько, чтобы обнаружить перед ней самые, как ему казалось, недостойные свои черты.
Носильщики сгрудились на дороге, выжидающе поглядывая на нее. Она обернулась посмотреть, готов ли Вашингтон выступить в путь. Он сидел на тропе спиной к ней. Сначала она не видела, что он делает. Он стоял на одном колене, голова его была опущена, локти дергались взад-вперед. Он счищал обуглившиеся кусочки картошки со своей тарелки в выкопанную в земле ямку.
У нее свело живот. Она была напугана и возмущена до глубины души, как будто увидела какую-то непристойность.
— Не надо! — вскричала она. — Не надо!
Вашингтон оглянулся и опустил голову. Руки в комках ила напоминали звериные лапы. Зрачки, скошенные в ее сторону, обведены каймой мутных кровавых белков. Он был похож на загнанного в угол пса. Стелла слышала его прерывистое свистящее дыхание.
— Это не для вас! — сказала она. — Оставьте это им. Это их мир. Они знают, что делать. Они знают все лазейки и хитрости. Но вы же цивилизованный человек! Не будьте дураком!
Он медленно выпрямился и повернулся к ней, опустив испачканные руки.
— Дураком! — повторил он и стиснул зубы, лицо его побелело. Он набросился на нее, словно был оскорблен до глубины души. — Дураком! Вы не знаете, что говорите. Только дураки остаются в живых! Цивилизованный человек! Да какая здесь цивилизация! О господи, мы в тропиках! Мы, можно сказать, стоим прямо на экваторе! Да будет вам известно, что здесь все живое — слизни, свиньи, рыбы, деревья, цветы, москиты, люди — все равны, и у всех равные права в борьбе за выживание! Может быть, вы воображаете, что для нас здесь пойдет снег только потому, что в наших жилах течет северная кровь? Это мы должны приспосабливаться к здешней жизни.
Он резко оборвал себя и начал утаптывать землю вокруг ямки. Стелла огляделась вокруг. Хитоло и трое носильщиков выжидающе наблюдали за ними. Они не останутся с нами, подумалось ей, они сегодня же сбегут.
Вашингтон какое-то время не разговаривал с ней. Она понимала, что он злится, поскольку его поймали за недостойным занятием и отчитали как мальчишку. Но когда они, пройдя около километра, вышли к берегу реки, где тропинка тонула в иле, он поравнялся с ней и пошел рядом.
— Вы не понимаете, — сказал он. — Вы здесь совсем недавно, вы прожили здесь недостаточно долго, чтобы понимать такие вещи. Мы ничего не знаем о папуасах, они не выносят, когда их изучают, поэтому, чтобы их понять, нужно обладать особым чутьем. Вот уже почти сто лет белые люди пытаются жить в тропиках, и выживают только те, кто повинуется их законам и поклоняется их богам.
Казалось, он и не заметил этого получасового молчания и говорил так, будто продолжал прерванную беседу.
— Разве не логично, — говорил он, — что в этой полосе, опоясывающей земной шар, нужно выработать особые способы защиты, чтобы выжить? — Он перешел почти на шепот и все время поглядывал на деревья, растущие вдоль тропы. — В каждой тропической стране существуют местные народы, которые сумели выжить в этих условиях и создали собственную культуру. И неизменно, неизменно каждый сохранившийся народ обладает навыками колдовства, магии, ворожбы и знает тысячи способов укрощения сил зла. Они признают зло. Они признают его и выживают. А мы гибнем. Мы, белые, цивилизованные, как вы это называете, люди, потому что мы не приемлем того, чему не можем найти научного объяснения. Мы думаем, что это детские страхи; мы не хотим снизойти до них и признать свою беспомощность.
— Могут быть и другие причины, — сказала Стелла.
— Какие причины? — В голосе его снова звучало раздражение. Казалось, он не признавал ничего, кроме собственной теории. — Почему же тогда, прожив год или около того в любой тропической стране, белые люди приходят к разладу с собой? Почему их личность начинает разлагаться? Почему их работа не приносит ожидаемых плодов? Почему они сводят счеты с жизнью, сходят с ума, спиваются, болеют?
Он замолчал, а когда снова заговорил, голос его звучал громче и более страстно.
— Потому что они отказываются понять, что это явление, которое они, считая себя просвещенной расой, насмешливо отвергают, существует на самом деле. О господи! Как глупо! Они думают, джунгли — это английский лесок. Они ни разу не проводили ночь в джунглях, как я, одни. Они не хотят жить — из чувства проклятого богом превосходства, — как живут туземцы, нашедшие единственный путь к выживанию, — повинуясь инстинкту, изобретая различные хитрости, сознавая собственную незначительность!