За ними улюлюкали, подначивая, ребята. Каждый уже выбрал себе фаворита. Я знал о наскоро сколоченном тотализаторе и не пресекал, дополнительный доход бару никогда не помешает, если брать со ставок свою долю. Сегодня, впрочем, как и все последние годы, большинство поставили на Светослава. Уже три года подряд он брал надо мной верх и становился «Коршуном».
«Бесит, чего скрывать».
В этот раз я намерен уложить наглого змея на лопатки и получить себе самую красивую из собравшихся девушек.
Мы с детства любили Купалу за игрища и костры, пусть огонь и был не моей стихией, но смотреть на пламя я любил не меньше, чем Свет купаться в алых сполохах. Еще будучи ребенком, я всегда бежал в круг, чтобы посмотреть, как бьются старшие из семей за право зваться коршуном в купальскую ночь. Старая традиция дарить силам тьмы девушку переросла в потешные бои. Мало кто знал из играющих и наблюдателей, что ничего не изменилось с тех пор, когда Древние, звавшиеся людьми богами, спускали поводок, позволяя наместникам своим на земле чудить и брать мзду за верную службу. Юными девицами в том числе. Я надеялся найти чистую душу, сладкую, опьяняющую чистоту. Горынев не желал уступать мне такого лакомства, первый резко шагнул к центру круга. Наклонился, метнувшись черной тенью, изогнулся с удивительным для своего роста изяществом, оттолкнулся ладонью, резко сделав мне подсечку. Усмехнулся, легко ее перепрыгнув.
— Мельчаешь, дружище, — ядовитая насмешка отозвалась гиканьем и смехом за спиной.
Змей поднялся до того, как я успел воспользоваться его открытым тылом, уклонился от удара, прогнувшись назад едва не пополам. Девки ахнули.
— Позер, — буркнул я, а Горынев хищно улыбнулся, не отрицая.
Если бы зачарованный круг не лишал меня возможности призвать силу, Светослав бы уже, скуля, стоял передо мной на коленях, смиренно опустив голову. Но в Купальском кругу я не был его господином, а он, не ощущавший цепей клятвы, мог легко замахнуться на меня, не рискуя упасть к ногам, мучаясь жуткой агонией. Я видел однажды, в детстве, как корежило его — дурака, будто кости все враз выгнуло в обратном направлении: руки, ноги, даже ребра. Смотрел, как ловит он воздух высушенными губами, как черная почти кровь стекает по ним на футболку. Смотрел, и ничем не мог помочь. Может, потому мы никогда и не ссорились до мордобоя с тех пор. Не так много у меня верных друзей, чтобы какие-то бытовые глупости развели нас до желания наслаждаться страшными мучениями Горыныча.
Уворачиваясь от удара в голову, я склонился пониже и подхватил пригоршню песка, резко вскинув руку, кинул его в лицо Света. Тот отвлекся на что-то (хоть я и не рассчитывал на подобную удачу), не успел прикрыть глаз, зажмурился уже когда песок попал в цель. Матерясь, Горыныч пытался проморгаться.
Не дав ему опомниться, почти мгновенно оказался рядом, вбивая кулак аккурат в печень. Свет закашлялся, пошатнувшись. Попытался ответить мне, вслепую, но я успел увернуться, подхватил его под руку, упершись коленом в живот, перебросил через себя, тут же придавливая рухнувшего на спину Змея, ногой в грудину.
— Поздняк метаться, Светик, моя взяла в том Мать сыра земля мне в свидетели, — ритуальная фраза отозвалась ветром по спарринговой арене, запуталась в разнотравье, что развесили для декора. Девчачий круг взорвался визгом и аплодисментами. Я подал другу руку, помогая подняться, похлопал по плечу, придирчиво оглядывая круг собравшихся.
— Нет тут ни одной чистой, Кощей, обломись, сволочь бессмертная, — довольно хохотнул Горыныч, отходя в сторону.
Медленно скользя взглядом по кругу девушек, я все сильнее хмурился. Друг, как всегда, оказался прав. Ни проблеска света в душах собравшихся, а ведь я намеренно позволил пропустить в нижний бар человечек, в нави свет искать — гиблое дело.
«Твою мать, — с раздражением потёр бровь, — в который раз птица обломинго повернулась ко мне общипанным задом, в точности как вредная изба одной небезызвестной соседки»!
Купальская ночь — единственная в году, когда мы способны видеть свет души. Подарок древних, чтобы легче выбиралось, и вот — без толку потрачена. Злость волной поднялась из груди. Глаза наполнились чернильной тьмой подземного мира, стражем которого я однажды стану, сменив отца.