– Спасибо.
Устрой я похороны, на них все равно никто не пришел бы. Печально, но факт: моя мать была совершенно одинока. Конечно, она с кем-то общалась в местном баре, куда ходила последние лет двадцать, но тех людей не назовешь ее друзьями. Это просто такие же доходяги, которые идут в бар, чтобы сходить с ума от одиночества вместе.
Да и та компания в последние годы сильно поредела: наркотики выкосили полгорода. А чудом уцелевшие алкаши все равно не из тех, кто захочет пойти на похороны. На большинство выписаны действующие ордера на арест, и они избегают любых общественных мероприятий – на тот случай, если полиция решит устроить облаву.
– Отцу позвонишь? – спрашивает Баз.
Я молчу, сознавая, что рано или поздно мне придется это сделать. Но лучше поздно, чем рано.
– Бэйя. – Он опять произносит мое имя неправильно – через «э».
– Правильно «Бейя», через «е».
Не знаю, зачем его поправила. Сколько себя помню, Баз всегда называл меня Бэйей, и раньше я не поправляла.
– Бейя… Это не мое дело, но… Тебе надо уезжать. Сама знаешь, что здесь происходит с такими… – Он осекается, боясь меня обидеть.
Заканчиваю за него:
– С такими, как я?
Теперь у него еще более пристыженное лицо, хотя он не имел в виду ничего плохого. Он говорил в общем смысле. «Такие, как я» – это люди с такими матерями, как моя. Малоимущие. Люди, у которых нет возможности уехать из города. Люди, которые устраиваются официантами в закусочные и пашут там до одури, и когда повар предлагает им закинуться чем-нибудь для бодрости, чтобы скоротать остаток смены, они соглашаются, а потом глазом моргнуть не успеют, как уже не представляют жизни без дозы и ради нее готовы жертвовать чем угодно, даже безопасностью собственного ребенка. Скоро они начинают колоться – и умирают от передоза, глядя на портрет матери Терезы на стене, а ведь им всего-то хотелось ненадолго сбежать от паршивой реальности.
В моем доме Базу явно не по себе. Скорей бы он ушел. Почему-то его мне жаль даже больше, чем себя, а ведь это я только что обнаружила на диване труп родной матери.
– Я незнаком с твоим отцом, но знаю, что он платил за трейлер с того дня, как ты родилась. Уже по одной этой причине тебе лучше поехать к нему, чем оставаться здесь. Если можешь уехать – дерзай. Так жить нельзя, ты достойна большего.
Подумать только, эти добрые слова – в жизни не слышала ничего приятнее – мне говорит не кто-нибудь, а отец Дакоты!
Секунду-другую он смотрит на меня, словно хочет что-то добавить. Или ждет ответа. Но мы оба молчим, и наконец он кивает и уходит.
Я вновь поворачиваюсь к дивану. Смотрю на него так долго, что все происходящее начинает казаться сном. Удивительно, как быстро может поменяться жизнь человека – в считаные часы между пробуждением и отходом ко сну.
Не хочется это признавать, но Баз, конечно, прав. Оставаться здесь нельзя. Я и не собиралась, просто до сегодняшнего дня думала, что у меня есть лето на подготовку к побегу.
Весь год я вкалывала как проклятая, чтобы наконец уехать отсюда, и в августе планировала сесть на автобус до Пенсильвании.
Я поступила в Пенстейт – Университет штата Пенсильвания, – получила там волейбольную стипендию. В августе я навсегда распрощаюсь с этой жизнью. Ни заслуги матери, ни деньги отца тут ни при чем. Я сделаю это сама.
Это будет моя победа.
Я намерена всего в жизни добиться сама. Мои успехи будут только моими.
Если в будущем меня ждет что-то хорошее, я отказываюсь благодарить за это Жанин. Я не рассказывала ей про стипендию. Никому не рассказывала. Даже с тренера взяла клятву хранить молчание, не стала позировать для школьного альбома и не разрешила написать об этом в школьной газете.
Отец тоже ничего не знает о стипендии. По-моему, он даже не в курсе, что я играю в волейбол. Тренеры позаботились, чтобы у меня было все необходимое для занятий: экипировка, форма и так далее. Они решили, что финансовые трудности не должны помешать мне играть, – вот насколько им хотелось видеть меня в команде.
Родители не купили мне ни единой волейбольной вещи. Мне не пришлось их просить.
Странно даже называть их родителями. Они дали мне жизнь, но это практически единственное, чем я им обязана.
Видите ли, я – дитя случайной связи. Отец жил тогда в штате Вашингтон, а в Кентукки приехал по работе. Познакомился с Жанин, однако знать не знал, что она залетела – мне было уже три месяца, когда она потребовала у него алименты на содержание ребенка.
Пока мне не исполнилось четыре, он исправно навещал меня раз в год. А потом я стала летать к нему в Вашингтон. Тоже раз в год.